— Был ты напуган или нет, ты понимаешь, что сказал полиции одно, а когда понял, что твои показания не состоятельны, изменил их… ты солгал… Себастьян, это правда?

— Я не считаю, что я на самом деле лгал. Я просто испугался и запутался, кое-что перепутал, кое-что забыл. Мне просто хотелось к маме.

— Себастьян, — продолжил Гордон Джонс, — кровь Бенджамена Стокса была обнаружена у тебя на рубашке, джинсах и кроссовках. Под ногтями Бена нашли твою кожу, а волокна джинсов — на талии брюк Бена, как если бы — я уверен, ты слышал, как патологоанатом предположила такой вариант, — ты сидел на нем верхом. Я спрашиваю тебя: это ты ударил Бена Стокса кирпичом в лицо на игровой площадке?

— Нет, сэр.

— Ты ударил его в лицо, размозжив глазницу, чем нанес тяжелую черепно-мозговую травму, которая стала причиной его смерти?

— Нет, сэр.

Голос Себастьяна стал громче и настойчивее, глаза расширились и округлились.

— Ты лжец. Ты признаешь, что солгал полицейским?

— Я запутался. Я не лгал.

— И ты лжешь нам сейчас, разве нет?

— Нет, сэр, я не лгу.

Себастьян склонил голову. Крошечная рука прикрыла лицо. Он ткнул себе в глаз костяшкой указательного пальца, словно чтобы остановить слезу.

Несколько секунд все слушали сопение мальчика, а потом судья обратился к социальному работнику с вопросом, не нужно ли сделать перерыв.

Дэниел видел, как социальный работник наклонилась к Себастьяну, мальчик покачал головой и отпрянул прочь.

Гордон Джонс продолжил. Он листал папку на кольцах, и Дэниел подумал, что сейчас он снова начнет ссылаться на стенограммы полицейских допросов.

Джонс неоправданно затянул паузу. Как актер на сцене, он хладнокровно, насколько возможно, продлевал свое пребывание в центре внимания, не позволяя публике отвлечься.

— Себастьян, ты умный мальчик?

— Думаю, да.

— И многие так думают?

— Может быть.

— Твои учителя?

— Наверное.

— Родители?

— Да.

— Я тоже думаю, что ты умный. Я думаю, что ты очень умный мальчик…

Себастьян улыбнулся похвале, не размыкая губ.

— Ты очень хорошо понимаешь, что сегодня происходит здесь, в суде. — Голос у Джонса был зловещий. — Ты понял, что говорила доктор про травмы Бенджамена Стокса, кровь и ДНК, которые обнаружили на твоей одежде?

— Да, — осторожно кивнул Себастьян.

— Ты смотришь телевизор?

— Да.

— Каждый день?

— Да, почти каждый день.

— Сколько часов каждый день ты смотришь телевизор?

— Не знаю. Два или три.

— Что ты любишь смотреть?

— Да почти все.

— Тебе нравятся детективные фильмы?

— Иногда.

— А передачи про криминал, где показывают, как ищут убийцу?

— Иногда.

— Понятно. Себастьян, тебе интересны убийства?

— Всем интересны убийства, — ответил мальчик.

Дэниел задержал дыхание.

— Я имею в виду, что об этом очень много передач. Если бы людям было не интересно, их бы не снимали столько.

Дэниел выдохнул.

— Ты слышал, — продолжил Джонс, — что сказал доктор, что у тебя наблюдается нездоровый интерес… вернее, болезненное любопытство… к крови, смерти и телесным повреждениям?

Он тянул каждое слово, наслаждаясь драматичным эффектом, производимым на аудиторию.

— Да, я слышал, — ответил Себастьян, — но я не думаю, что он много про меня знает. Мы встречались всего два раза. Он не знает, что мне интересно или что мне нравится и не нравится.

— Понятно, — произнес Джонс, почти про себя. — Экспертный свидетель ничего не знает… но он прокомментировал твой предыдущий диагноз, синдром Аспергера. Себастьян, ты страдаешь синдромом Аспергера?

— Нет!

Лицо мальчика исказилось от гнева. Зеленые глаза потемнели под нависшими над ними бровками.

— Ты знаешь, что такое Аспергер?

Себастьян, насупившись, молчал, и Ирен вскочила на ноги:

— Милорд, с вашего позволения, экспертный свидетель заявил, что Себастьян не страдает синдромом Аспергера и что предыдущий диагноз был ошибочным.

Бэрон пожал плечами и выгнул рот подковой:

— Мистер Джонс, пожалуйста, переформулируйте вопрос.

— Себастьян, я хочу спросить, это правда, что у тебя нет друзей?

— У меня есть друзья.

— Понятно. Но твои учителя так не думают. С кем ты дружишь? С Беном Стоксом?

— У меня есть друзья.

— Понятно. У нас есть информация из твоей школы. В этих записях говорится, что ты задира и что никто не хочет с тобой дружить, потому что ты плохо относишься к другим детям.

— Это неправда.

Слово «неправда» было заряжено приглушенным, но от этого не менее явным гневом.

Дэниел принялся шептать про себя: «Все в порядке, успокойся. У тебя все в порядке, просто успокойся».

Ирен слегка повернулась на стуле и бросила взгляд на Дэниела. Он ободрительно кивнул, уверяя ее, что все будет хорошо, хотя сам больше не был в этом уверен.

— Это правда, что если ты и заводишь друзей, то это всегда очень ненадолго?

— Нет.

— Другие дети не хотят с тобой играть, это так?

— Нет.

Мальчик не кричал, но стали видны его нижние зубы. Они были крошечные, белые, слово у щуки.

— Это правда, что, когда другие дети узнают тебя поближе, они больше не хотят с тобой дружить?

— Нет!

Суд сидел как завороженный. Щеки Себастьяна на экране порозовели от гнева.

— У меня есть заметки надзирателя из изолятора, где ты отбываешь предварительное заключение. В них особенно подчеркивается твоя неспособность ладить с другими детьми и завязывать дружеские отношения…

Ирен встала:

— Милорд, я заявляю протест. Мой клиент — невинный мальчик, отбывающий предварительное заключение в изоляторе, где он фактически является самым младшим по возрасту среди подростков с серьезными проблемами. Думаю, это совершенно очевидно и говорит в пользу моего клиента, что в подобных обстоятельствах ему сложно завязывать дружеские отношения.

Последовала короткая пауза, и Дэниел расслабился, когда Джонс и Бэрон учли возражение Ирен.

— Давай вернемся к убийству Бена… ведь тебя так интересуют убийства. Твои одежда и обувь были испачканы кровью Бена: что ты при этом чувствовал?