class="p1">В Кракове Власьева принял и сам король Сигизмунд. Одним из вопросов, который пришлось обсуждать Власьеву с королём, был вопрос о военном союзе и войне с Крымским ханством и Османской империей. Однако Сигизмунд не торопился обсуждать этот вопрос с русским послом. А вот вопрос о сватовстве Димитрия к Марине Мнишек вызвал у короля особый интерес.

Сигизмунд стал объяснять Власьеву, что русский государь может вступить в брак более соответствующий его величию и что он, король, не преминет помочь ему в этом деле. Сигизмунд предлагал Димитрию в жёны свою сестру или княжну Трансильванскую. Однако Власьев отвечал, что царь Димитрий верен своему слову по отношению к Марине и не изменит своего решения. Здесь и возникает вопрос; если Сигизмунд III знал, или сомневался в том, что русский царь Димитрий является самозванцем, предложил бы он самозванцу руку своей сестры?

* * *

Между тем в Польше, в декабре 1606 года, кроме посольства Афанасия Власьева появился ещё один посланец из России. Это был тайный гонец Боярской думы – некто служилый иностранец-швед Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей лично был известен польскому королю Сигизмунду III. При свидании с королём Петрей заявил, что русский царь не тот, за кого себя выдаёт. Он привёл факты, надуманные боярами, доказывающие самозванство Димитрия. Швед рассказал и о «признании инокини Марфы», которая якобы повинилась перед боярами в том, что «узнала» в Димитрии сына. Петрей сослался и на мнение посла Гонсевского, который также недавно возвратился из Москвы и усомнился в личности Димитрия.

Встреча с Петреем отложилась в памяти польского короля, и, вероятно, удивила его. Сам Сигизмунд позднее подтвердил, что именно в дни свадьбы с герцогиней Констанцией, в первых числах декабря 1605 года, московские бояре вступили с ним в переговоры с целью организации заговора и свержения русского царя.

* * *

Молодой царь, вернувшись из Серпухова, всё более проникался государственными делами и заботами. Разлука с Ксенией и тоска по ней ещё более усугубляли в нём стремление уделять внимание государственным делам. Димитрий сознавал, что России необходим единый Свод государственных законов. По его приказу дьяки Земского приказа составили Сводный Судебник, в основу которого были положены постановления Судебника и Стоглавого собора государя Иоанна IV, включавший статьи о положении низших сословий государства.

Уже 7 января 1606 года Боярская дума под давлением молодого царя и его окружения утвердила новый «приговор о холопех». Всем было известно, что уже царь Борис запретил господам передавать «кабальных» (закабалённых, попавших в зависимость от господина при жизни, но не рождённых в холопстве) в собственность по наследству. Смерть господина рвала путы личной зависимости холопа. Такой порядок был неудобен для бояр и дворян. Для бояр этот порядок был особенно невыгоден, ибо бояре могли содержать при своём дворе десятки холопов. Господа искали множество способов нарушить такое положение дел. В кабальную грамоту князья и бояре стали вписывать рядом со своим именем имена сына или младшего брата в качестве совладельцев холопа. Подобные злоупотребления вызывали возмущение кабальных, отказывавшихся считать себя пожизненными холопами-рабами. Новый «приговор» царя Димитрия категорически запрещал писать кабалы на имя двух владельцев сразу и предписывал освободить кабальных, ставших жертвой беззакония. Первоначально новый указ Димитрия был встречен Боярской думой враждебно. Но молодой царь с помощью своих сторонников настоял на своём и родовитое боярство, скрипя сердцем, пошло на уступки. Под действие нового закона попадали все категории холопов. Но наибольшее значение приговор имел для «боевых послужильцев». Послабления по отношению к ним вполне объяснимы: боевые холопы были единственной группой феодально-зависимого населения, которая располагала и владела оружием. Боевые холопы составляли неотъемлемую часть вооружённых сил России[82]. И это царь Димитрий понимал очень хорошо.

Следом, 1 февраля 1606 года последовал указ царя о крестьянах. Указом предписывалось, что бояре и дворяне могут искать и возвращать в свои усадьбы и вотчины только тех крестьян, что бежали от них за год до великого голода или спустя год после голодных лет. Возврату подлежали и те крестьяне, что бежали в голодные годы «с животы» (с имуществом), следовательно, не от крайней нужды и не от страха голодной смерти. Кроме того, действие закона не распространялось на тех крестьян, которые бежали в годы голода «в дальние места из замосковских городов на украины и с украин в московские городы… вёрст за 200, и за 300 и больши». На указанном расстоянии к югу от Москвы находились Рязанская, Тульская, Воронежская, Орловская, Курская, Белгородская, Харьковская, Черниговская и прочие украины (окраины). Но дело было в том, что голод поразил в основном нечернозёмный центр и потому крестьяне бежали в голодные годы на плодородный юг. Потому закон 1606 года закреплял беглых крестьян за новыми владельцами «хто его (беглого) в голодное время прокормил». Этот закон был выгоден, прежде всего, южным помещикам-дворянам и детям боярским, которые первыми поддержали Димитрия, при вступлении его в пределы Южной России.

Так или иначе, но Димитрий попытался объективно оценить ситуацию, определявшую положение низших сословий и насколько возможно законодательно улучшить это положение.

* * *

В январе 1606 года после Петрея в Краков прибыл ещё один гонец Боярской думы Иван Безобразов. Он якобы должен был вручить Сигизмунду грамоты московского царя. Кроме официального поручения ему предстояло выполнить секретное задание, полученное им от вождей боярско-княжеского окружения – тайных врагов царя Димитрия. Любая огласка в этом вопросе могла привести на плаху и самого посла и тех, кто его направил.

Безобразов был принят в королевском дворце и «от имени своего государя» испросил у Сигизмунда «опасную» грамоту на проезд в Польшу великих послов из Москвы. Пока грамоту готовили, Безобразов тайно дал знать королю, что имеет секретное сообщение для него от имени бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил вести секретное дело пану Гонсевскому. Свидание Безобразова с Гонсевским было тайным, но ближайшее окружение короля быстро узнало о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них в своих мемуарах. Словом, известия эти были переданы из уст третьего лица и потому вызывают значительные сомнения.

Устами Безобразова московская знать извещала короля о намерении избавиться от молодого царя, которого называла вором и самозванцем. Мало того, московские князья и бояре предлагали царский стол королевскому сыну Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили даже опытного Гонсевского. Безобразов якобы укорял короля в том, что тот пропустил на Московский престол человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Димитрия, его распутство и пристрастие к роскоши, и что «обманщик не достоин Московского царства».