— Сейды.

— Ну да, пока эти сейды живы, живет и заключенная в них сила. Как программа в компьютере.

— Еще как живет, — согласился Макс. — Ну что, пойдем будить и пытать нашего друга?

— Пусть выспится. Если хогон пометил его «меткой Йуругу», то сил у него осталось немного.

— Так что это такое? Внешне похоже на огнестрельную рану.

— Толком никто не знает. Вроде, какой-то сильнодействующий яд, хогон, по предположению, делает из него пульки и с помощью духовой трубки…

— То есть, как индейцы? Просто выдувает?

— Наверное. Они специально тренируются. Скорость у такой пули сумасшедшая. Если глубоко в тело попадет, все, конец. Но раз Адам жив и вполне здоров, то это, видимо, нечто другое. — Моду задумался. — Наверное, что-то типа психотропного средства направленного действия.

— То есть вызывающего определенную реакцию? Классно. Ученые всего мира над этим бьются который век.

— Это Бандиагара, Макс, ты не забыл? Одно ясно: убивать Адама хогон не хотел. Но отпугнуть был обязан.

— Черт! — хлопнул ладонью по столу Барт. — Как теперь к хогону идти?

— Так и пойдем, — спокойно ответил Моду. — Только одни, без нашего любопытного друга. Тем более что ему туда вход все равно заказан.

— Куда это вы без меня собрались? — нарисовался на хлипкой лестнице Адам. — Товарищи, называется!

— Проснулся? — недобро взглянул на него Моду. — Давай, садись за стол. Рассказывай. Да только не юли. Нам и так все известно.

— Откуда? — недоверчиво спросил чеченец.

— От хогона, — не моргнув глазом, соврал малиец. — Я к нему по дороге наведался. Ну?

Адам тяжело вздохнул, потер багровый висок.

Рассказывая о ночном приключении, он сам несколько раз удивленно останавливался, взвешивая только что произнесенные слова, словно не веря, что это говорит он.

— Я много раз слышал, что эти рисунки — живые, — потер лоб Моду. — Но сам ни разу не догадался взглянуть на них ночью.

— У Грийоля, помнишь, — поддержал его Макс, — сказано, что любой человек может увидеть знаменитое путешествие Номмо. Я думал, что это — метафора. Смотри на рисунки и представляй. Интересно, они движутся каждую ночь или только в определенные периоды? Моду…

— Макс, конечно, пойдем, — с полуслова понял его друг. — Разве такое можно пропустить?

— Постой, — Барт потер лоб. — Мне не дает покоя странная фраза хогона… Что-то типа: «Светила не выйдут из картины, пока не исполнится пророчество». О чем это? Не об этой ли картине?

— А пророчество? Оно о чем? — тоже задумался Моду. — Понять бы, какое именно, здесь их столько… Ладно, надо идти.

— Ну, а если и вас… — Адам выразительно погладил свой висок. — Как тогда?

— Мы же не будем искать вход, — хмыкнул Моду. — Тем более нельзя найти то, чего нет.

— Как это — нет? — опешил чеченец. — Я же нашел! Каменная глыба, перекрывающая вход. Сухая и теплая.

— Огорчу тебя, друг, — качнул головой малиец. — Наверное, хогону просто надо было тебя остановить, вот он и показал фокус.

— Фокус? — Адам задохнулся от негодования.

— Фокус, — кивнул малиец. — Вход в пещеру совсем не там.

— А где? — разозлился Адам. — Знаешь? Покажи!

— Я не знаю, — спокойно ответил Моду. — Никто не знает. Думаю, вход там, где ему прикажет хогон.

— Что?!

— Разве ты не помнишь из мифов, что скалы открываются там, где указано, а не там, где должно?

— Ты о чем, Моду? — насторожился Барт.

— Да о том лишь, что примерно полгода назад американцы обследовали весь утес с высокоточной техникой в руках. Тоже искали вход в пещеру. Приборы показали, что скала — монолит. Без трещин и пустот.

— Один в один! — хлопнул себя по лбу Барт. — Когда мы вернулись на Сейв-Вэр после больницы, тоже с аппаратурой, хотели отыскать ту самую пещеру, где «Туле» устраивало обряд посвящения, приборы показали, что массив однороден. Сплошная скала. Какие пещеры? Какое тайное общество? За нашими спинами люди просто крутили пальцем у виска… — Он горько и понимающе засмеялся. — Сто раз ты прав, Моду. Места разные, время другое, а приемы сохранения тайн одни и те же! Вселенский разум… Интересно, — он перевел разговор в другое русло, похоже, сегодня больше его занимавшее, — Движутся только рисунки на святилище? А те, что на других скалах?

— Да, и почему об этом не говорят сами догоны? — задумался Моду.

До вечера друзья, в которых возобладал дух ученых-исследователей, проговорили и проспорили о том, как, в принципе, возможно движение наскальных рисунков, цитировали Грийоля, вспоминали местные поверья, время от времени взглядывая на часы, чтобы не пропустить время предстоящего визита к хогону.

— Ну, — поднялся Моду, — кажется, пора. Солнце пошло вниз.

Адам, принимавший самое горячее участие в научной этнографической дискуссии, вдруг сник.

— А если заклятье продолжит действие? Значит, я не дойду?

— Ты уже сходил, — бросил Моду. — Уже все испортил. Скорее всего, хогон теперь просто не станет с нами разговаривать. Даже из хижины не выйдет.

— Ладно, — скрипнул зубами чеченец. — И не с таким справлялись. Моду, если к утесу подходить с другой стороны, сделав крюк, это насколько дольше?

— Ты что? — завопил малиец. — С ума сошел?

— Барьер поставлен на путь вперед, так? — Глаза Адама холодно и хищно блеснули. — А если я пойду с другой стороны, получится, что я двигаюсь назад, к деревне?

— Не дури, — тяжело проронил Барт.

— Я пошел, — таким же тяжелым взглядом ответил приятель. — Встретимся на утесе.

— Ну, вот, сейчас потрясемся немного, километров шесть, и там уже до Мурманской области рукой подать.

Отец Павел сбросил скорость сначала до сорока, потом до двадцати, и вот уже стрелка спидометра жалобно задрожала, опустившись ниже цифры десять.

— Что так? — удивилась Славина. — Дорога плохая?

— Да тут ее вообще нет, — сообщил водитель. — Несколько лет делают, сначала километр непроездной был, потом — три, в июне ехал, уже пять насчитал. Сейчас, думаю, не меньше шести. Не перестаю удивляться: никто тревогу не бьет, покорно едут, машины калечат…

Священник ошибся. Вместо шести километров по откровенному бездорожью пришлось трястись все десять.

Таких дорог Ольге в своей жизни видеть не приходилось. Конечно, журналистская судьба помотала ее и по проселкам, и по горным серпантинам, и по пескам, и по каменным россыпям. Но чтобы нормальное российское шоссе, единственная дорога, в меру разбитая, неуклюже заштопанная заплатками ямочного ремонта, в один момент превратилась в широкое совершенно непроходимое пространство, усеянное острым щебнем, частыми валунами, меж которых чернели глубокими оспинами влажные ямы… И так десять километров…