Следующий год послужил для семьи Урданета Мальярино испытанием на смирение. Постепенно они вынуждены были отказаться от чрезмерной роскоши, бессмысленных праздников и пустых светских приемов. Вечерам, посвященным бриджу и столь любимым Соледад Мальярино, пришел конец из-за пересудов матрон, которые выражали сочувствие и обращались с ней как с обнищавшей аристократкой, хотя в материальном отношении она отнюдь не бедствовала. Бенхамин перестал играть в гольф, так как состояние его здоровья не позволяло физических нагрузок — самая короткая пешая прогулка утомляла его сверх меры. Посиделки с виски и сигарами ввиду слабости печени тоже отошли в прошлое. Пубенса окончательно замкнулась в себе, вкладывая всю душу в уход за садом и неистовые молитвы. На чистом голосе Соледад пережитые несчастья никак не отразились, и она продолжала руководить церковным хором, твердо убежденная в том, что никогда не забудет Жоана... как и в том, что она навсегда исключена из нормальной человеческой жизни.

Жауме Вильямари, потеряв свой главный магазин, продолжал импортировать ткани для оставшейся у него небольшой лавочки. Однако все изменилось. Ту Боготу, что претендовала на звание столицы роскоши и европейских манер, точил червь, зародившийся 9 апреля, — насилие. Пышные церемонии и расточительные приемы портил ощутимый гнилой привкус интриг и политиканства. Будущее в этой стране, столь гостеприимно его принявшей, перестало казаться ему заманчивым. Свое скромное состояние он намеревался употребить на создание семьи с той, которую безответно любил и которую судьба словно задалась целью сделать для него недостижимой. Испанское гражданство позволяло ему вернуться на далекий и желанный континент, в колыбель мировой цивилизации. Кроме того, в Барселоне его ждало дедово наследство — уютная мансарда на бульваре Колом. Все это он и изложил Соледад в тот день, когда набрался наконец смелости сделать ей предложение.

Но она сперва не согласилась. Помимо давления обстоятельств, потребовалось вмешательство отца с матерью.

— Ради собственного блага и блага семьи ты должна согласиться, дорогая. Я не в состоянии сейчас искать лучшего претендента. Вильямари о тебе позаботится. Большего мы просить не вправе. Мы уже не те, что раньше.

— Твой папа прав, доченька. У тебя ни в чем не будет недостатка. — Соледад Мальярино опустила глаза. — Нам больно с тобой расставаться, ведь Европа так далеко... Но в нынешнем положении у нас нет иного выхода.

Соледад, с тех пор как вернулась из Парижа, привыкла к обществу Жауме Вильямари. Она испытывала безграничную нежность и уважение к этому человеку, у которого словно нет других дел, кроме как неустанно заботиться об окружающих. После событий 9 апреля их связала искренняя дружба. Он с пониманием относился к переменам ее настроения, никогда не надоедал расспросами, если она вдруг уходила в себя, лелея свою незаживающую рану. С ним она чувствовала себя куда спокойнее и увереннее, чем с родным отцом. Конечно, она замечала, как изредка он бросает на нее долгий, полный любви взгляд, но никакой неловкости это не вызывало — Жауме во всем знал меру. Иной раз он водил ее вечером в театр или в кино или послушать сарсуэлу, однако с ухаживаниями не приставал. И несмотря на то, что ничего похожего на страсть он в ней не будил, Соледад постепенно пришла к выводу: жизнь с Жауме будет течь тихо и мирно, без порогов и подводных камней. Страсть искалечила ей душу, и все, что она теперь может дать, — это привязанность. Впрочем, и он, вероятно, тоже. И она сказала ему «да».

Узнав новость, Бенхамин Урданета и Соледад Мальярино пришли в неописуемый восторг. Вмиг позабыли они новообретенную привычку экономить и начали планировать самую что ни на есть роскошную свадьбу. Пустив в ход старые связи, они добились того, чтобы кардинал — в сопровождении свиты из наиболее близких семье священнослужителей — лично венчал новобрачных.

Бенхамин по такому случаю вновь закипел энергией, какую никто уже и не чаял в нем увидеть. Он решил вернуться в высший свет и закатить торжество, подобного которому в городе еще не случалось. Уж Бенхамин Урданета ни в чем не поскупится ради своей дочери!

Венчание состоится в соборе Примада-де-Богота, как он всегда хотел. Будут приняты все необходимые меры, чтобы церемония стала крупным общественным событием: он пригласит сливки столичной элиты, включая президента республики. Он наймет самый профессиональный хор и самый виртуозный оркестр, чтобы церковь оглашалась ангельским пением. Он распорядится собрать цветы со всех окрестных полей и устлать ими путь невесты, дабы ни разу ножка его девочки не коснулась земли. Те, кто после пожара на фабрике отвернулись от него, снова проникнутся трепетом и восхищением. Светские хроники во всех газетах будут наперебой кричать о великолепной свадьбе. Ей же будет посвящен отдельный номер журнала «Кромос» с фотографиями в целую страницу. За церемонией последует пышнейший банкет в отеле «Гранада», сопровождаемый не одним, а тремя самыми модными оркестрами.

В то время как Соледад присутствовала на бесконечных чаепитиях, прощаясь с девичеством, и ежедневно ходила на примерку подвенечного платья, Жоан Дольгут уже связал себя узами брака.

Когда ему стало известно, что Соледад искала его в Барселоне, он несколько месяцев писал ей полные страсти и отчаяния письма на адрес, который свято хранил в памяти. Хоть он и сомневался, что она их получит,— Жоан давно догадался, что отец перехватывает ее корреспонденцию — потребность выразить на бумаге всю глубину своих чувств перевешивала здравый смысл.

Но постепенно надежда себя исчерпала, и, чтобы не задохнуться от невостребованной любви, он позволил Трини быть рядом. Они поженились в церкви Сан-Кукуфате, на улице Принцессы, в присутствии двух безмолвных свидетелей. Медового месяца не было — средства не позволяли.

Скрепя сердце Жоан счел своим долгом отказаться от работы пианиста, потому что жалованья не хватало на содержание семьи. Он не хотел, чтобы его жена кому-либо мыла полы, кроме того, им требовалось отдельное жилье.

Ему удалось устроиться в столярную мастерскую на улице Пальярс, где он ежедневно касался пианино и роялей, но не клавиш, как раньше, а деревянных пластин, которым только предстояло стать каркасами.

Дни его протекали буднично и тускло. Только жизнерадостность Трини порой напоминала вдруг, что он еще жив. И раньше немногословный, он сделался вовсе молчуном, и соседи постоянно судачили: как могла эта веселая, энергичная женщина выйти замуж за такого нелюдима?

Он не расстался с привычкой ходить на волнорез, где снова и снова переживал краткие мгновения утраченного счастья. Иногда он жалел, что удержался в тот день и не бросился в море. Все представлялось ему бессмысленным. Он потерял мать, отца, Соледад, а теперь в довершение всего еще и рояль. Ничего хуже уже не случится.

Жоан чувствовал, что предает Трини тем, что не отвечает на ее любовь, как она того заслуживает, со всем пылом молодой страсти. И самое ужасное, что она это понимала. То и дело она донимала его вопросами: хорошо ли она выглядит, потому ли он избегает супружеского долга, что не хочет детей, одно, другое, третье... От словесного града он предпочитал спасаться бегством.