(изначально он выбрал 1980-й, но приятель убедил его, что в качестве точки отсчета лучше использовать пророческий год Оруэлла). Андрей Амальрик провел несколько лет в лагере и на поселении и позднее умер за границей.

В 1984-м над одним сидящим в тюрьме приятелем Амальрика смеялись сотрудники КГБ: «Амальрик уже мертв, а мы никуда не делись»86. На самом деле диссидент был прав по поводу слабости СССР, вот только с точным годом распада импери ошибся. В 1984-м югославский социалист Милован Джилас писал о том, что тоталитаризм исчез, оставив после себя только «ритуальные коды»87. Язык этого кода назывался новояз[71]. О’Брайен считал, что власть без веры не идеальна. Такое положение вещей означало упадок. Без идеологии и террора советский режим уже не был тоталитарным, а без тоталитаризма он не мог выжить.

В 1987 году правительство Горбачева попросило социолога Юрия Леваду провести опрос общественного мнения. Левада использовал эту возможность для проверки своих собственных догадок о том, какие последствия ждут людей, десятилетия проживавших в атмосфере конформизма, изоляции и патернализма. В общем, Левада хотел исследовать Homo Sovieticus, который должен был верить в прогресс и равноправие, которые в реальной жизни наблюдал не так часто. Ответы на вопросы анкеты подтвердили предположения социолога о том, что большинство советских граждан делали вид, что верили в коммунизм. Все настолько хорошо знали свою роль и движения, что могли танцевать даже тогда, когда музыка уже давно стихла. Спустя тридцать лет русско-американская журналистка Маша Гессен сделала такой вывод о Homo Sovieticus в книге «Будущее – это история: как тоталитаризм вернулся в Россию»: «Его внутренний мир состоит из противоречий, его цель – выживание, его стратегия – это постоянные переговоры, бесконечные игры и двоемыслие»89. По Оруэллу получалось, что Homo Sovieticus была Джулия: «Она исходила из того, что все или почти все в душе ненавидели Партию и нарушили бы правила, если бы считали, что это можно сделать безопасно»90.

В правительство Горбачева входил Александр Яковлев. По его инициативе были сняты цензурные ограничения с таких книг, как «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» и «Мы». В июле 1991 года он писал о России: «Глубоко больное общество… Перманентное опустошение душ. Укоренившаяся презумпция виновности человека – эта мать-кормилица сотен тысяч надсмотрщиков над нашей нравственностью, совестью, чистотой мировоззрения, послушностью властям. Правда, приравненная к уголовщине»[72]91.

Спустя пять месяцев СССР перестал существовать.

С падением коммунизма можно было бы предположить, что роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», как и «Слепящая тьма» и «Архипелаг ГУЛАГ», станет книгой, принадлежащей к исключительно определенному и ограниченному историческому периоду, однако дискурс вокруг романа перешел на вопрос о машинах. Необходимо подчеркнуть, что Оруэлл в гораздо меньшей степени, чем Уэллс, Замятин и Хаксли, интересовался наукой. Несмотря на то что телекран упоминается в романе не менее 119 раз, то, как он работает, не описано подробно, и на самом деле как средство контроля он гораздо менее эффективен, чем традиционные полицейские и стукачи или даже сверхъестественные способности зрения Большого Брата. В книге Голдстейна о науке в Океании не написано и двух страниц. Польский историк и неоконсерватор Леопольд Лабедз писал в 1984-м в Encounter: «Оруэллу была интересней проблема технологии власти, чем власти технологий… Большой Брат – это не Далек[73]»92. Но когда учитель в Нью-Йорке в 1982 году дал сорока девяти студентам задание по этому роману, только один из них посчитал роман антикоммунистическим. Всем остальным произведение напомнило о ЦРУ, ФБР, Уотергейте, ТВ и компьютерах. Книгу уже тогда начали воспринимать по-новому.

В посвященном Оруэллу номере The Village Voice был опубликован рассказ Боба Бревина Worldlink 2029, в котором «обриены» работают на глобальную компьютерную сеть, которая в техническом смысле находится где-то между продвинутым телекраном и примитивным интернетом. Бревин писал: «Самым страшным Большим Братом была бездушная машина, которой управляли люди, которые были сами близки к тому, чтобы превратиться в машины»93. Еще в 1949 году Tribune связали рецензию на роман с новостью о том, что в университете Манчестера разрабатывают «механический ум»94. Популярность компьютеров (Скайнет в «Терминаторе» и «Судьбы» в «V значит Вендетта») отражала озабоченность людей по отношению к базам данных, спутникам и камерам слежения. Именно из-за такого отношения рекламное агентство Chiat / Day предлагало в ролике разбить старый компьютер и начать новую эру95 – техноутопии Apple. Поэтому Уолтер Кронкайт писал в New York Times о специальной программе на CBS «Снова 1984»: «Если Большому Брату удастся соединить частные и государственные банки данных, то он на 80 процентов добился того, к чему стремился»96. ТВ-критик из The New York Times согласился с Кронкайтом, но обратил внимание на то, что тот упустил одну важную деталь: «наше собственное желание, с которым мы стремимся к новым технологиям»97.

Вот такие сомнения могли возникнуть после просмотра ролика Apple «1984». Может быть, потеря нашей свободы не имеет никакого отношения к Большому Брату или ангсоцу? Может, мы сами у себя отнимаем свободу?

13

Океания 2.0. Роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» в XXI веке

Упорство реальности относительно. Реальности нужно, что бы мы ее защищали1.

Ханна Арендт

Во время обсуждения в 1984 году романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» американский критик Нил Постман говорил, что ТВ настолько радикально изменило нашу культуру, политику и поведение, что жизнь в Америке больше напоминает описание из «О дивный новый мир», чем из романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Постман разработал целую концепцию и написал книгу под названием «Развлекаемся до смерти» (Amusing Ourselves to Death): «Оруэлл считал, что нас убьет то, что мы ненавидим. Хаксли думал, что нас убьет то, что мы любим. Все идет к тому, что, возможно, был прав Хаксли, а не Оруэлл»2. Вот что Постман пишет в конце книги: «В пророчестве Хаксли Большой Брат следит за нами не по собственному выбору. Мы же следим за ним по собственному желанию»3. Постман не ожидал, что его поймут буквально.

В 1999 году в Нидерландах начали транслировать ТВ-реалити-шоу Big Brother[74]. Многих, конечно, волновало то, что за нами следят, но большое количество людей все же было готово добровольно пойти туда, где это делают. В 1996-м студентка колледжа в Пенсильвании Дженнифер Рингли установила в своей комнате в общежитии веб-камеру и транслировала свою жизнь на популярном сайте JenniCam. Спустя три года эксцентричный предприниматель Джош Харрис устроил социологический