Этта не совсем поняла, что это было. Когда сладколицый человек набросил прекрасный отрез золотой парчи ей на плечо, семеня за нею, и она повернулась, у девушки возникло жуткое ощущение, словно по ее шее ползет паук. Этта огляделась, ее взгляд заметался между женщин, мужчин и торговцев.

Невдалеке – у прилавка с грудами ткани на кривых полках – стояли двое бородатых мужчин в черных одеждах. Один казался смуглее остальных, а вот второй явно был европейцем, с кожей почти такой же бледной, как и у нее самой. На выбранный отрез ткани, перекинутый через руку, они не смотрели. Не следили они и за Хасаном, и за Николасом. Даже не за нею.

Их взгляд не отрывался от стоявшей позади Этты и прижавшейся к колонне молодой женщины, внимательно изучавшей Хасана. Из-под белого шарфа, которым она обернула голову, выбилась прядь золотистых волос. Этта отдернула свое покрывало, чтобы как следует ее рассмотреть… убедиться, что она не соткана из дыма и пыли.

Этта, должно быть, вскрикнула, потому что девушка обернулась к ней, и ее покрывало распахнулось, раскрывая лицо. На нее уставились ее собственные голубые глаза.

Но… как? Хасан говорил, она ушла несколько дней назад. Она только сейчас уходит, чтобы спрятать астролябию? Или вернулась, спрятав ее?

– Роуз? – проговорила Этта, хватаясь голосом за имя. Это была ее первая ошибка.

Догонять ее, когда та повернулась и побежала, – вторая.

Отследить ее передвижение оказалось нетрудно: они были единственными, кто проталкивался через поток циркулирующих по базару людей. Вослед ей летели гневные слова, но Этта едва ли слышала их сквозь собственное свистящее дыхание и шлепанье мягких подошв о землю. Мама оказалась быстрой.

Вытянув руку, Роуз снесла прилавок с серебряными тарелками, полетевшими на землю вместе с дощечками, на которых те были аккуратно расставлены. Резко вздохнув, Этта споткнулась, едва удержавшись на ногах. Роуз оглянулась через плечо, и Этта успела увидеть ее мрачный взгляд, с каким собственная мать швырнула в нее небольшой кинжал.

Он пролетел чуть ли не в дюйме от Эттиной шеи – да и то только потому, что она наконец упала, зацепившись ботинком за что-то торчащее из ближайшего киоска.

– Роуз! – закричала она. – Пожалуйста, я просто хочу с тобой поговорить…

Толпа расступалась вокруг них – какая-то женщина испуганно вскрикнула, – но все Эттино внимание сосредоточилось на этом лице, на том, как его выражение заострилось, словно лучший клинок на всем базаре.

– Скажи Генри или Сайрусу или на кого, черт возьми, ты там работаешь, – крикнула мама с практически незнакомым сильным акцентом, – что они никогда ее не найдут.

– Ты имеешь в виду астролябию? – спросила Этта. – Я не пытаюсь встать у тебя на пути, клянусь…

Пара рук оторвала ее от земли, и последнее, что она увидела, прежде чем покрывало снова упало ей на лицо, была Роуз… пятящаяся с широко раскрытыми глазами.

– Пусти! – выкрикнула сбитая с толку Этта. Ее подняли на ноги и перебросили через плечо. – Николас, прекрати, это она!

Но… ослепленная тканью и собственными волосами она еще раз втянула воздух, покрывало прилипло к губам и языку. Этот запах… от Николаса всегда пахло морем, как мылом и кедром. А теперь, удерживаемая на месте крепкими руками, она чувствовала только запах верблюдов.

Они повернули направо, когда послышался еще один встревоженный вскрик. За секунду до того, как над городом поплыл призыв к молитве, послышался треск дерева, раскалывающегося от удара о землю.

Эттину спину внезапно обдало жаром, и мир вспыхнул огненно-красным под ее сомкнутыми веками. Ее руки оказались в ловушке под ней же, прижатые к чьим-то плечам. Девушка бешено извивалась, пиналась, крики заглушала обмотавшаяся вокруг нее ткань.

Меня захватили…

Эттина нога ударила в уязвимое место, и мужчина упал на колени. Повалившись на горячий камень, девушка едва поднялась на четвереньки, как ее снова свалил резкий удар в голову. В рот набились пыль с грязью, скрежеща между зубами. Она попыталась отползти, перед глазами разлилось что-то черно-белое, закрывая обзор на ее кровоточащую руку, распластанную на бледном камне.

За спиной послышался рык ярости, а спину лизнуло порывом ветра. Этта снова упала вперед, но успела сдернуть покрывало с лица. Тогда-то она и увидела Николаса, таранящего плечом одного из мужчин, которых заметила прежде.

Вокруг собирались люди, некоторые начинали молиться, другие не могли оторвать глаз от Николаса, впечатавшего кулак в лицо одному из нападавших, тогда как второй прыгнул ему на спину. Рука второго исчезла в складках балахона Николаса, и Этта услышала, как юноша закричал, ударяя его затылком и сбрасывая на землю.

Никто не пошевелился, чтобы помочь, пока с базара не прибежал Хасан, взывая о помощи. К тому времени оба незнакомца в черных одеждах поднялись на ноги; Этта не видела, как им это удалось, но они ринулись в хаос, который сами же и создали, подгоняемые янычарами.

– Этта… Этта! – Николас упал перед ней на колени, его легкие раздувались, словно мехи. – Ты ранена?

Прежде чем ее опухший язык смог вытолкнуть ответ, юноша, словно бы удивленно моргнув, покачнулся. Она потянулась к нему: одна рука схватила юношу за руку, чтобы поддержать, вторая двинулась к его боку, где растекалось большое влажное пятно отчаянно-алой крови.

– Нет, – задохнулась Этта, – нет, нет! Николас!

Но даже она не смогла удержать его, когда он упал.

Он знал, что дела плохи, потому что рана вообще не болела.

Фрагменты последних часов рассеялись в голове, словно разметанные ветром белые лепестки, устилавшие открытый внутренний дворик. И это все случилось несколько часов назад? Невероятно. Стояла темень. Должно быть, прошли дни, а он никак не мог вынырнуть из глубины ужасного напряженного сна.

Над головой плыли мягкие голоса. Мягкие руки приподняли повязку на боку, чтобы осмотреть рану. Мягкие тряпки стерли адский пот с лица. Чего Николас не ожидал, так это того, сколь мягким окажется прикосновение смерти. Почему-то казалось несправедливым выйти из боя. Остаться без сил жечь, чертыхаясь, перекрикивая шум битвы, пока из груди не вырвется последний вздох. Разве он не имеет на это права? Или все лишь казалось таким неправильным, потому что он прожил всю свою жизнь в отчаянной борьбе, напрягая все силы? Отходя с шепотом… эта мысль, казалось, уселась у него на груди, отчего дышать становилось все труднее и труднее.

Возможно, он подумает об этом еще немного, когда чуть отступит усталость.

Да.

Место, куда они его перенесли, пахло землей. Вокруг постоянно звучало тихое шарканье ног и голоса. Что он понимал из их языка, не имело значения; из-за рева крови в ушах сосредоточиться не получалось. Больница? Он заставил себя открыть глаза, как только его век коснулся свет.