Николас обнял ее лицо, стирая с него слезы.

Его легкая улыбка, вероятно, была призвана заставить ее улыбнуться в ответ, но только еще сильнее разбила девушке сердце.

– Мы сделали невозможное, – проговорил он, приблизив губы к ее уху. – Украли столько времени, сколько смогли, и его у нас никто уже не отнимет.

– Этого недостаточно, – прошептала она.

– Я знаю, Этта, знаю, – ответил он, отступая назад. – Но это не может длиться вечно.

Его слова снова и снова звенели в Эттиной голове, когда она лежала на боку на кровати и смотрела сквозь занавески, через пыль, осыпающуюся с тяжелого балдахина. Одна свеча осталась гореть неподалеку от того места, где он растянулся на полу, спиной к ней; мерцающее зарево освещало длинные сильные линии его фигуры. Судя по дыханию, он не спал.

Они боялись того, что может произойти; их взоры устремлялись к будущему. И на это еще будет время. Пока же предстояло сохранить временную шкалу и разгадать последнюю загадку. Но она задавалась вопросом, что, если, выскочив за пределы естественного потока времени, они забыли самое главное, что может быть в жизни: что жить надо не прошлым и даже не будущим, а только настоящим.

Этта пережила морское сражение, интриги жадного до власти старика, налет нацистов, тигра, кобру и огнестрельную рану – и отказывала себе во все этом из страха, что позже это может навредить?

Что больнее: сожалеть о том, что провалилась, или о том, что даже не пыталась?

Она была защищена. Этта так глубоко заботилась о Николасе, что казалось, он жил в ней, словно второе сердце. Она хотела его, а он хотел ее. К черту вечность. Это мгновение принадлежало им, и, если по-другому никак, она его украдет.

Выбравшись из-под одеяла, девушка повозилась с пуговицами на спинке платья, пока оно с тихим шуршанием не упало к ее ногам. Тень мелькнула по стене, слившись с его тенью.

Николас затаил дыхание, когда Этта приподняла одеяло и юркнула к нему, обвиваясь вокруг его горячего тела; ее рука скользнула по его боку, по мускулистому животу, но тут он поймал ее и медленно повернулся, глядя на нее.

– Этта… – прошептал он ей в щеку. – Ты уверена?

Она откинула голову, прижимаясь губами к его квадратной челюсти, ее пальцы не отставали.

– Вечность не настанет прямо сейчас. Даже не завтра.

Этта приподнялась, опираясь на его плечо, чтобы затушить огарок свечи, не дожидаясь, пока он потухнет сам. Ее заполнило ярчайшее счастье, когда она откинулась на спину и почувствовала его тяжесть. Николас наклонился, целуя Этту, и она подалась к нему, призывая прикоснуться к ней, найти свое потаенное «я», которое всегда в нем скрывалось. Этта почувствовала, как оживает настоящий Николас, почувствовала его первобытную силу, когда юноша двигался над нею, с нею, и позволила себе провалиться в него, раствориться в нем. У того, что она нашла в этой мягкой теплой тьме, не было ни начала, ни конца – это время было их собственным, творящим свою собственную вечность.

– Я думал над вашей загадкой, – объявил Хасан, когда они спустились по ступенькам и вышли на теплый светящийся полуденный воздух внутреннего дворика. – И, кажется, придумал ответ.

Он сидел за столом рядом с неглубоким бассейном в тени нависшего над ним дерева, бросавшего в неподвижную воду огромные восковые листья. Стены были выложены замысловатыми узорами, подражающими переплетению стеблей зеленеющих вблизи растений. Среди них попадались колоколовидные цветы и всплески зеленых листьев, включая источник аромата, напоившего весь дом.

Жасмин.

Разбросанные по земле маленькие белые цветочки слезами падали на Эттины волосы и плечи с карнизов окон второго этажа. Дом оказался необычайно богат снаружи, а прошлой ночью они обнаружили, что он так же красив внутри. Как только взошло солнце и они смогли открыть ставни, комната явила буйство цветов и узоров, бегущих по стенам, коврам и даже оставленной за дверью одежде.

Аккуратность и тщание, вложенные в оформление внутреннего дворика, просто поражали – все находилось в удивительном равновесии. Мастер, не колеблясь, впустил природу в самое сердце дома, отведя ей самое почетное место: лоскут солнечного света, чтобы разрастаться, и карниз, на котором она принимала восхищенные взоры. От результата перехватывало дыхание.

Солнце пригревало Эттину спину, когда она подошла к Хасану. Он встал и стал накладывать в две тарелки хлеба и фруктов, потом налил горячего ароматного чая из блестящего серебряного чайника. Николас наконец-то выпустил руку девушки, усаживаясь на противоположном конце стола, все еще теряясь в хитросплетениях собственных мыслей. Проснувшись, Этта обнаружила его сидящим напротив тигра, вглядывающимся в его морду. Она, улыбаясь, села рядом с ним, когда он поцеловал ее в обнаженное плечо. Этта снова украдкой провела по нему рукой.

– Этим утром ты выглядишь особенно свежим, – заметила она.

– Не спалось, – ответил юноша, – поэтому натаскал воды для ванны себе, а потом тебе. Должно быть, еще теплая.

По всему телу растеклось незамутненное удовольствие.

– За это я и расцеловать могу!

– Еще бы, – игриво согласился он. – Можешь не сдерживаться.

Этта крепко поцеловала юношу и пошла за ним в соседнюю комнату, где стояла фарфоровая ванна на ножках, совершенно не соответствующая обстановке.

Николас омывал Эттину спину, пока она не нарушила уютную тишину вопросом:

– Что это на тебе надето?

Белая рубаха была частично скрыта роскошным золотым жилетом или плотно облегающим сюртуком, поверх которого красовался еще один длинный узорчатый малиновый сюртук, ниспадающий на свободные шелковые штаны. Талию обхватывал золотой пояс.

– Если верить Хасану, шальвары, – сказал он, указывая на штаны, «кушак» – на пояс, «энтари» – на похожее на халат пальто.

Николас вышел, вернувшись с чистой одеждой, и девушка на мгновение затаила дыхание от красоты и богатства ткани, разложенной перед нею: прозрачного гомлека, нижней туники; чирки, короткого плотного нижнего жилета изумрудного цвета, застегивающегося на груди; шальваров, свободных золотых с сапфировым парчовых штанов, зауженных на лодыжках; и энтари из той же ткани. И, наконец, маленькой золотой шапочки, которую она приколола к волосам, и белого покрывала, яшмака, крепящегося к ней и прикрывающего все, кроме глаз.

Наконец, смыв грязь с кожи и спутавшихся волос, Этта встала и начала вытираться, пока не порозовела.

Николас упивался ею с такой нежностью на лице, что она чуть было не задохнулась.

– Я подлец? – спросил юноша, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.

Этта улыбнулась, поглаживая морщинки и шрамы на тыльной стороне его ладони:

– Думаю, главный подлец в сложившейся ситуации – это я.