— Пользуетесь служебным положением?

— Пользуюсь хорошим отношением к себе.

«Выдающееся местечко» — не что иное, как большой

зал «Троицкого моста». Несмотря на выхолощенность и неизобретательность интерьера, народу в нем действительно битком — с некоторых пор. Когда Снежная Мика впервые появилась в «Фиделе и Че», у русской и средиземноморской кухни были проблемы с клиентами, теперь эти трудности в прошлом. События развивались у Габриеля на глазах, достаточно было понаблюдать за противоположной стороной улицы. Сначала в двери «Троицкого моста» входило не больше пяти — семи человек за вечер (трое, а то и четверо покидали заведение через несколько минут). Потом число посетителей увеличилось до десяти (не выходил никто); потом — до двадцати, тридцати, сорока; потом у дверей стала образовываться очередь, как в какой-нибудь новомодный клуб с диджеями, приглашенными с Ибицы. Как на благотворительную вечеринку с участием Мела Гибсона. Как на кастинг тупейшего из тупейших реалити-шоу с заявленными в нем элементами спонтанной эротики. Очередь становилась все длиннее и длиннее, несмотря на уже успевшую истрепаться табличку «perdone, no hay mesas libres»,[42]— затем все же стала рассасываться: самые сообразительные пришли к выводу, что не мешало бы заказывать столики заранее.

Все это гастрономическое паломничество смутно напоминает Габриелю историю с теткой-Соледад и слухами, бежавшими впереди нее.

Возможности рассказать историю Мике, предупредить русскую, до сих пор не представилось. И совершенно неясно, насколько поклонение блюдам, приготовленным Снежной Микой, безопаснее торопливого отпущения смертных грехов, которым промышляла Соледад.

…Рекуэрду, оккупировавшего лучший столик у окна, не узнать, хотя на нем все тот же мятый летний пиджак, —

он прихорошился, привел себя в относительный порядок.

Вместо обычной поношенной футболки — рубаха с галстуком. И пусть рубаха выглядит не особенно свежей, а ослабленный и лоснящийся галстучный узел не развязывался со времен покупки — Рекуэрда все равно постарался. Причесал волосы и брови, удалил щетину из труднодоступного места на подбородке (не иначе как пришлось прибегнуть к помощи пинцета или восковых полосок), отбелил зубы содой и даже спрыснулся одеколоном.

Запах одеколона кажется Габриелю знакомым, а Рекуэрда — нет.

Обычно взрывной и резкий, Рекуэрда пребывает в легком миноре, как будто только что закончил читать сказку «Русалочка» в хорошем переводе.

— Привет, — говорит Рекуэрде Габриель. — Ударим по пивку?

— Полноценно поужинаем, — отрезает тот.

— Я вообще-то не собирался…

— Я тоже не собирался тебя приглашать.

— Что же пригласили?

— Иногда, знаешь, так и тянет поговорить с кем-нибудь. А поговорить-то здесь и не с кем.

— Здесь?

— В этом городе.

— Почему же?

— Все местные — высокомерные идиоты. Считают себя пупами земли.

— Не все, — осторожно поправляет Габриель.

— Ты себя имеешь в виду? Ты — мелочь. Никто. Заруби себе на носу.

— Хорошо.

Лучше не злить полицейского, еще лучше — повернуться и уйти, но Габриель не делает этого, ведь только что ему открылось: Рекуэрда одинок.

Подумаешь, новость! — он и сам одинок, разница лишь в том, что Габриель со вкусом обставил свое одиночество, натащил книг, натащил напольных подушек, чтобы заднице было помягче, разжился бутербродами с тунцом, энергосберегающей лампой и почтовым ящиком, который время от времени выплевывает письма Фэл: комфортнее условий и придумать невозможно! У Рекуэрды все по-другому, организовать сносный быт он не в состоянии. Да и скорлупка его одиночества так мала, что ничего, кроме туши самого толстяка, в ней не поместится.

Разве что галстук, восковые полоски для эпиляции и пинцет.

— …Что будешь лопать? — спросил Рекуэрда через тридцать секунд после того, как Габриель углубился в меню.

— Пока не знаю.

— Советую ударить по мясу. Мясо здесь отменное.

Габриелю совсем не хочется мяса, и ничего другого тоже

не хочется, он вовсе не рассчитывал на ужин, но теперь придется есть: так повелел Рекуэрда.

— Не знаю, что и выбрать…

— Ладно, закажу тебе то же, что себе.

Свинина, запеченная с грибами, каперсами и зеленью, отдельно подается плошка с тягучим ягодным соусом, в меню он значится как «arándano rojo».[43]

Исходя из того, что он знает о Снежной Мике, Габриель надеялся увидеть на тарелке самое настоящее произведение искусства: готический замок, населенный привидениями, фрагмент из Брейгеля, фрагмент из Брэдбери, затейливый парфенонский фриз, — ничего этого нет и в помине. Перед ним — вполне обычный кусок мяса с золотистой корочкой. Под корочкой просматриваются кусочки каперсов и зелень: выглядит аппетитно, но не более того.

Куда занятнее смотреть на Рекуэрду.

Он весь подобрался в предчувствии трапезы, ноздри вибрируют, глаза горят огнем. Вооружившись ножом и вилкой, толстяк отрезает от свинины приличный кусок и отправляет его в пасть. Через секунду на лице Рекуэрды появляется блаженная улыбка.

— Зря я уехал из Валенсии, — все так же улыбаясь, говорит он.

— Почему?

— Потому что люди здесь дерьмо. Если бы не моя девочка… Не моя Чус… Меня бы здесь и не было, так-то!..

Чус? Кто такая Чус? Габриель знавал лишь одну Чус, несравненную Чус Портильо. Чус сопровождает его последние двадцать лет, она нисколько не постарела, она — все та же лягушка, все та же корова, все та же абиссинская кошка. Чус пришпилена к прилавку «Фиделя и Че» и вряд ли покидала его хоть когда-нибудь, но что — если покидала? Втихаря брала билет экономкласса до Валенсии (время в пути — три часа) и отправлялась на свиданку к Рекуэрде, обмирая от сладостных предчувствий, а Габриель не уследил.

Может быть такое? — вполне.

— …Чус? Кто такая Чус?

— Моя младшая сестра. Полицейский, как и я.

— Полицейский?

— Следователь.

— Здорово! У меня тоже была девушка-полицейский. Мы довольно долго встречались, и это была настоящая любовь. Да, настоящая…

— Надо же! Птенец-переросток говорит о любви.

Птенец-переросток, вот как. Стоит ли обижаться на Рекуэрду? Стоит ли вспоминать о том, что когда-то в детстве он уже был птенцом. Мальчиком-птицей, болтающейся на руке Птицелова. Стоит ли бледнеть и обливаться потом от одного лишь мимолетного воспоминания? Наверное, стоит, но вместо этого Габриель принимается за свинину.