Семейный ужин, у молодых (если все пойдет, как обычно) скоро появятся дети, и тогда придется заказывать столик побольше, уже не на четверых, а на шестерых. Время семейных ужинов закончилось для Габриеля лет двадцать назад, да и тогда они проходили совсем в другой атмосфере и совсем в другом составе. А ведь было бы неплохо посидеть вот так — с любимой девушкой, которая согласилась выйти за тебя, и ее родителями, прекрасными, добрыми и понимающими людьми.

Семейный ужин — элементарная во всех отношениях вещь, но как же она греет сердце!..

Лучше не думать о нем, не предаваться несбыточным мечтам.

Стоп-стоп.

Опять эта проклятая мысль! Габриель выгнал ее в дверь, а она влезла в окно; слегка видоизменилась и прикинулась, что появилась здесь по другому поводу, невинному, — ровно настолько, насколько невинным может быть семейный ужин!

Габриеля не проведешь.

И он не позволит, чтобы какая-то дрянная фраза терзала его; все, что можно сделать в данной ситуации, — переключиться на что-нибудь иное, переключиться на внешние раздражители. Переключиться на Рекуэрду, томящегося в ожидании перемены блюд; уставиться на барную стойку (обычно за ней стоит манекен Васко, но сегодня его место занял Алехандро). Еще лучше — обратить свой взгляд к улице, благо они с Рекуэрдой сидят у окна.

Улица, несомненно, подойдет.

Она не слишком хорошо освещена, но по ней все так же движется народ, пусть и не с той интенсивностью, что днем. «Confiteria»[44]справа, лавка керамических изразцов — еще правее. Слева — агентство по недвижимости и контора, торгующая мебелью из ротанга и винтажными аксессуарами для кабинетов (винтаж клепают на месте, мебель завозят из Таиланда).

А прямо посередине — «Фидель и Че».

Габриель ни разу не наблюдал за своим магазином со стороны, а между тем это весьма занятно. Верхний свет в магазине погашен (в целях экономии электроэнергии), горит лишь тусклая аварийная лампочка. Но и с этой несуразной лампочкой внутренности «Фиделя и Че» выглядят прекрасно. Это и не магазин даже, а волшебная пещера, до краев наполненная сокровищами, — сим-сим, откройся! Драгоценные тома сверкают на полках, как сапфиры, рубины и алмазы, путеводители и карты с вертушек блестят, подобно слиткам золота. Странно только, что дверь в подсобку приоткрыта, а ведь Габриель хорошо помнит, что закрывал ее, когда уходил. Или только подумал, что надо бы ее закрыть? Аварийная лампочка мигает (давно пора вкрутить новую!), полки с книгами на секунду погружаются во тьму — и тут же вспыхивают еще более ярким, ослепительным светом: к сапфирам, рубинам и алмазам прибавились топаз, изумруд, оникс, турмалин, кошачий глаз.

До чего же захватывающее зрелище! — а лампочка все мигает и мигает.

Из-за этого и еще из-за того, что за полуприкрытой дверью подсобки мечутся тени, Габриелю кажется: там кто-то есть.

Вздор.

Никого там быть не может, он и только он царствует в «Фиделе и Че» безраздельно.

Люди, проходящие мимо, ничего об этом не знают. Они не интересуются книгами, но и мебелью из ротанга и керамическими изразцами не интересуются тоже. Иногда они замедляют ход у агентства недвижимости, где вывешены фотографии домов в Таррагоне, Лериде и Камбрильсе с ценами на них, и у «Confiteria», дела которой — из-за близости ресторана Снежной Мики — идут все хуже.

Ну вот, нашелся кто-то, кто заинтересовался «Фиделем и Че». Этот «кто-то» — темноволосая девушка в шортах и футболке, за спиной у нее — большой рюкзак, не иначе как туристка в поисках хостела. И хотя «Фидель и Че» явно не хостел, девушка подходит к витрине вплотную и даже зачем-то дергает дверь. Хорошо еще, что в сумерках и на расстоянии лица девушки не разглядеть, вдруг она — хорошенькая до невозможности? И тогда Габриель мучался бы, что не оказался на месте и не познакомился с красоткой. Не объяснил, как добраться до ближайшего «Bed & Breakfast» за разумную плату и не предложил заночевать у него, не подумайте дурного, это всего лишь акт христианского милосердия и дружеской помощи. Так было с мерзавками Габи и Габи, и, кажется, с Ульрикой.

— …А вот и язык! — провозглашает Рекуэрда, встречая официанта с подносом как лучшего друга, как напарника, вместе с которым раскрыто не одно преступление.

Официант ставит перед Рекуэрдой тарелку и нераспечатанную бутылку с вином.

— Э-э, любезный… Вино мы не заказывали.

— Вино — от хозяйки.

Суета возле стола, мелькание столовых приборов, хлопок выдавленной из бутылки пробки, вино, льющееся в бокалы, — и Габриель выпустил из виду туристку с рюкзаком, она исчезла так же внезапно, как и появилась.

Хорошо все-таки, что он не видел ее лица.

— Это знак, — раздув щеки, произносит Рекуэрда.

— Какой знак?

— Вино — знак. Думаю, она не всякому преподносит бутылку вина.

— Вы правы.

— Я хочу сделать ей предложение.

— Хозяйке?

— Хозяйке, да. Что ты знаешь о Ней?

Толстяк не перестает удивлять Габриеля. За те неполных полтора часа, что они просидели в большом зале у окна, Рекуэрда успел побывать страдающим и неистовым братом пропавшей сестры, сентиментальным любителем фотографий из бумажника, инструктором по фитнесу, отражением в зеркале, потенциальным валенсийским любовником лягушонка Чус Портильо, бесчувственным поганцем, сдающим кошек в приют, идейным противником «торговцев книжонками», гурманом, птицей ибис с ее насмешливым «ха-да-да!»,

теперь же он без всяких видимых усилий превратился в того, кем является на самом деле, — в полицейского. Метод ведения допросов, который исповедует Рекуэрда, не назовешь корректным, вышестоящие инстанции завалены жалобами на него и лишь неплохая раскрываемость преступлений позволяет этому беспредельщику держаться на плаву. Впрочем, можно обойтись и без крайностей, Рекуэрда всегда честно предупреждает: «Мы можем договориться, и я закрою глаза на некоторые из твоих грешков. Но только если ты пошире откроешь рот и расскажешь мне о том, о чем я у тебя спрошу. Я, в общем, хороший парень, при условии, что и ты — хороший парень. А будешь изображать здесь плохого, юлить и изворачиваться, э-э… никто тебе не позавидует, я первый пролью слезы по твоей несчастной судьбе».

— …Что ты знаешь о Ней? —

переспрашивает Рекуэрда, и Габриель тотчас же чувствует неприятную ломоту в запястьях, как если бы на него были надеты наручники.

— Она русская.

— Еще?

— Ее зовут Мика.

— Не совсем так.

— Не совсем, точно. Ее зовут Снежная Мика.

— Снежная Мика? — Рекуэрда удивленно поднимает брови. — Почему Снежная?

— Ну-у… Потому что она русская. А в России сплошной снег. Холодно и снег. А она — русская, значит, снежная.