– Наверное, вам было больно, – сказал Жером Брюнель, закончив обследовать глаза и рану Гамаша. – Сотрясения нет.

– Жаль, – сказала Тереза, которая сидела за кухонным столом и наблюдала за ними. – Вбить немного здравого смысла в его голову не помешало бы. Какого черта вам понадобилось выяснять отношения с инспектором Бовуаром? В особенности сейчас?

– Трудно объяснить.

– Попробуйте.

– Послушайте, Тереза, разве это сейчас важно?

– Он знает, что вы делаете? Что мы делаем?

– Он не знает даже, что сам делает, – сказал Гамаш. – От него не может исходить никакой угрозы.

Тереза Брюнель хотела сказать что-то, но, посмотрев на выражение его лица и на синяки, передумала.

Николь спала наверху. Они уже поели, но оставили кое-что и для Гамаша. Он принес в гостиную поднос с супом, свежим багетом, паштетом и сыром и сел у огня. Жером и Тереза присоединились к нему.

– Может, разбудить ее? – спросил Гамаш.

– Агента Николь? – с тревогой в голосе спросил Жером. – Да я ее только-только уговорил лечь. Давайте насладимся покоем.

Заправляя в рот очередную ложку чечевичного супа, Гамаш подумал: как странно, что никто не называет Николь по имени. Иветт. Все звали ее либо Николь, либо агент Николь.

Не личность и уж конечно не женщина. Всего лишь агент – не больше.

Когда с обедом и посудой было покончено, они сели за чай в гостиной. Если обычно они выпивали по бокалу вина за обедом или коньячок после, то сегодня никто даже не вспомнил об этом.

Не такая ждала их ночь.

Жером посмотрел на часы.

– Почти девять. Я, пожалуй, попытаюсь поспать немного. А ты, Тереза?

– Сейчас приду.

Они проводили взглядом Жерома, который поднялся в спальню, потом Тереза повернулась к Арману:

– Почему вы ходили к Бовуару?

Гамаш вздохнул:

– Должен был попробовать. Еще раз.

Несколько долгих секунд она смотрела на него.

– Вы хотите сказать, в последний раз? Думаете, другого шанса у вас не будет?

Гамаш не ответил. Тереза почесывала Анри за ушами и на загривке, а пес постанывал от удовольствия и улыбался.

– Вы правильно поступили, – сказала она. – Чтобы не осталось никаких сожалений.

– А у вас? У вас есть сожаления?

– Я сожалею, что втянула в это Жерома.

– Его втянул я. Не вы, – сказал Гамаш.

– Но я могла бы сказать свое «нет», – возразила Тереза.

– Наверное, никто из нас не предполагал, что мы придем к такому результату.

Суперинтендант Брюнель оглядела гостиную с ее выцветшими чехлами, удобными креслами и диванами. С книгами, виниловыми пластинками и старыми журналами. С камином и окнами, выходящими с одной стороны в темный задний сад, а с другой – на деревенский луг.

И на три громадные сосны с рождественскими гирляндами, раскачивающимися на ветру.

– Если уж все неизбежно должно прийти к этому, то мы нашли неплохое место, чтобы его дождаться.

Гамаш улыбнулся:

– Вы правы. Но мы, конечно, не ждем сложа руки. Мы принимаем меры, чтобы дать им отпор. Точнее, меры принимает Жером. А я всего лишь мускулы нашей операции.

– Так и есть, mon beau[62], – сказала Тереза самым своим покровительственным тоном.

Гамаш пристально посмотрел на нее:

– Жером в порядке?

– Вы хотите знать, готов ли он? – спросила Тереза.

– Oui.

– Он нас не подведет. Он знает: все зависит от него.

– И от агента Николь, – добавил Гамаш.

– Oui. – Однако в ее голосе не было уверенности.

Гамаш понял, что даже тонущие не спешат хвататься за спасательный круг, если его бросает Николь. И он не мог их винить. Он и сам не спешил.

Он не забыл, что она появилась в гостинице Габри, когда ей нечего было там делать. Нечего с их точки зрения. Но она явно преследовала какие-то свои цели.

Нет, Арман Гамаш не забыл этого.

Когда Тереза Брюнель ушла наверх, Гамаш подложил еще полено в камин, приготовил кофе и отправился на улицу выгуливать Анри.

Пес мчался вперед, пытаясь поймать снежки, которые бросал ему Гамаш. Стояла идеальная зимняя ночь. Не слишком холодная. Безветренная. Снег продолжал падать, но ослабел. И Гамаш подумал, что до полуночи снегопад прекратится вовсе.

Он откинул голову назад, открыл рот и ощутил на языке крупные снежинки. Не слишком твердые. Не слишком мягкие.

Такие, как надо.

Он закрыл глаза и почувствовал, как снежинки падают на веки. Словно крохотные поцелуи. Так целовали его Даниель и Анни, когда были детьми. И так целовал их он.

Гамаш открыл глаза и продолжил медленную прогулку по чудной маленькой деревне. Еще один круг. И еще. Проходя мимо домов, он заглядывал в окна, проливавшие медовый свет на снег. Увидел пишущую Рут, склонившуюся над белым пластиковым столом. Роза сидела на столе, смотрела. Может быть, даже диктовала.

Идя по кругу, он увидел Клару – она читала у камина, свернувшись в уголке дивана и накинув на ноги одеяло.

Увидел Мирну, которая ходила туда-сюда перед окнами на своем чердаке – готовила чай, потом наливала себе.

Он услышал смех из бистро и увидел там рождественскую елку в углу, подсвеченную и веселую. Посетители доедали поздний обед, выпивали. Разговаривали о прошедшем дне.

Он увидел Габри в гостинице – тот заворачивал рождественские подарки. Окно, вероятно, было чуть-чуть приоткрыто, потому что он слышал, как Габри своим чистым тенором напевал «Гуронскую рождественскую песню». Видимо, репетировал для рождественской службы в маленькой церкви.

Гамаш шел и тоже напевал себе под нос.

Время от времени к нему возвращалась мысль об убийстве Констанс Уэлле. Но он прогонял ее. Приходили мысли об Арно и Франкёре. Но он и их гнал.

Он думал о Рейн-Мари. И об Анни. И о Даниеле. И о том, какой он счастливый человек.

А потом он вместе с Анри вернулся в дом Эмили.

Пока все спали, Арман смотрел на огонь и думал. Снова и снова перебирал в голове подробности дела Уэлле.

А около одиннадцати часов вечера он начал делать записи. Сидел, исписывая страницу за страницей.

Огонь в камине погас, но Гамаш даже не заметил.

Наконец он разложил все, что написал, по конвертам, надел куртку, ботинки, шапочку и варежки. Попытался разбудить Анри, но пес храпел, отдувался и ловил во сне снежки.