Далее голос становится все более неразборчивым, и напоследок удается различить лишь следующее:

Дом с верандой – не из тех мест, где хочется остаться подольше. Свет луны сквозь пыльные жалюзи, пол, усеянный дохлятиной, пустые абажуры без ламп. И невероятная тишина. Я чувствовал не отсутствие звуков как таковое, а удушение бесчисленных шорохов и даже голосов, подавление любого шума из тех, которые обычно слышишь в старом доме глубокой ночью, всех голосов вообще. Силы, необходимые для поддержания такой тишины, наполнили меня благоговением. Бесконечный ужас и мрачность зараженного дома, прошептал я. Вселенная бунгало, подумал я про себя. Неожиданно меня охватило чувство эйфорической безнадежности, сильным дурманом оно прошло сквозь тело, и все мои мысли, все мои движения словно повисли, паря, как во сне. В лунном свете, мерцающем сквозь пыльные жалюзи, я был столь же тих, как и весь остальной мир.

Художественный текст, записанный на кассету, носил название «Дом с верандой (плюс тишина)». Этот и другие монологи-фантазии обнаружил я в Галерее Искусств Далии Д., находившейся неподалеку от главного филиала публичной библиотеки, где я работал в отделе языкознания и литературы. Порой я уходил в галерею на время обеда и прямо там перекусывал едой, принесенной в бумажном пакете. Тут и там в галерее были расставлены стулья и скамейки: хозяйка заведения радовалась любым посетителям, сколько бы они тут ни торчали. Жизнь ее была неразрывно связана с галереей – этим маленьким утлым закутком. Казалось бы, это совсем нетрудно – содержать помещение такой малой площади: всего-то одна комната, до отказа забитая произведениями искусства, сопутствующими товарами и сувениркой. Но непохоже было, чтобы кто-то тут вообще наводил порядок. Сквозь мутную от грязи витрину случайный прохожий не смог бы рассмотреть ни картины, ни скульптуры (а те не менялись из года в год). С улицы за скромным окном угадывались лишь какие-то забытые призраки пресных цветов и размытые формы, особенно невнятные поздними ноябрьским вечерами. Внутри в галерее все было в таком же состоянии – от сырого линолеума, где сквозь трещины просвечивал бетон, до потолка, причем довольно высокого, с которого сыпались куски штукатурки. Если вынести из комнатушки все картины, скульптуры и прочие товары, никому и в голову не пришло бы, что ее некогда занимала художественная галерея, а не нечто гораздо более примитивное.

Многие знали, пусть и из вторых рук, что хозяйка галереи зарабатывала на жизнь совсем не продажей выставленных тут предметов искусства – да и кто согласился бы у нее выставляться, кроме самых наивных или совсем уж отчаявшихся художников. Насколько я знаю, в том числе и по моим недолгим беседам с ней, в свое время она перепробовала массу разных занятий. Когда-то и сама была художником, и некоторые ее работы ютились где-то в углу галереи – сваленные как попало в ящиках из-под сигарет. Разумеется, прокормить такая галерея не могла, хотя и затрат требовала минимальных, но хозяйка и не скрывала, чем зарабатывает на жизнь.

– Кто захочет купить такое барахло? – обратилась она однажды ко мне, ткнув изумрудно-зеленым лакированным ногтем в «барахло». Этот цвет доминировал в ее гардеробе, состоявшем из длинных свободных нарядов, которые она любила украшать самыми невообразимыми платками и шарфами – они волочились за ней по полу, когда она расхаживала по галерее. Она остановилась и ткнула носком изумрудно-зеленой туфли проволочную мусорную корзину, заполненную маленькими кукольными конечностями, разрисованными в разные цвета.

– О чем вообще люди думают, создавая такие вещи? О чем я думала, когда рисовала всю эту кучу – вон там, в ящиках? Но с меня хватит, я сыта всем этим по горло.

Она не скрывала – если не считать определенной разумной осторожности – какого рода деятельность сейчас отнимала ее силы. В арт-галерее постоянно трезвонил телефон, постоянно разрушая мертвенную тишину выставочного зала своим надтреснуто-хриплым голосом из подсобки. Заслышав его, Далия исчезала за пологом, который висел в дверном проеме, разделявшем две части арт-галереи. Я стоял, жевал сэндвич или фрукты и слышал, как телефон надрывался в подсобке раз пять каждые полчаса, рано или поздно призывая к себе владелицу галереи. Ни разу ее приветствие не начиналось с чего-нибудь вроде «Галерея искусств, здравствуйте» или какого-нибудь подобного официоза. Даже банальное «добрый день, могу ли я вам чем-то помочь?» я ни разу не слышал, стоя в выставочном зале и обедая. Она всегда отвечала на звонок одинаково, тихим голосом, чего-то ожидая. Она говорила только одно: «Это Далия».

Я называл ее имя без всякого стеснения задолго до нашего непосредственного знакомства. Один только звук его уже вызывал во мне чувство «доступа» к тому, что она предлагала всем этим звонившим, не говоря уже о посетителях, которые приходили в галерею лично. Что бы кто ни хотел попробовать, на что бы кто ни отваживался – Далия по договоренности могла организовать все. Вот в чем заключался подлинный бизнес этой арт-галереи, в этих договоренностях. Когда я после обеда возвращался в библиотеку, то все представлял, как Далия мечется между залом и подсобкой, заключает соглашения по телефону, а иногда и лично.

В тот день, когда я впервые обратил внимание на новую работу «Дом с верандой», телефон Далии был особенно настойчив. Пока она была занята переговорами с клиентами в задней комнате, я прохаживался по залу. Подойдя к мусорному ведру, где лежали кукольные ручки, я просто так взял одну – окрашенную в изумрудно-зеленый – и опустил в карман своего спортивного пиджака. Именно тогда мне на глаза и попался старый звукозаписывающий магнитофон на маленьком пластиковом столе в углу. К нему была приложена визитная карточка с названием работы и следующей инструкцией: НАЖМИТЕ PLAY. НЕ ЗАБУДЬТЕ ПЕРЕМОТАТЬ ПОСЛЕ ПРОСЛУШИВАНИЯ. НЕ ВЫНИМАЙТЕ КАССЕТУ. Я нацепил большущие наушники и нажал кнопку воспроизведения. Голос, зазвучавший в моих ушах, был каким-то далеким, несколько искаженным шипением ленты. Тем не менее меня не на шутку заинтриговала вступительная часть этого монолога, и я, сев на пол рядом с маленьким пластиковым столиком, на котором стоял магнитофон, прослушал всю запись, превысив отведенное мне время обеда более чем на полчаса. К тому времени, как запись закончилась, я был уже в другом мире – во вселенной зараженного дома с верандой, с его мрачной и запустелой, но одновременно сказочной красой.

– Не забудь перемотать пленку, – напомнила Далия, встав рядом со мной. Ее длинные седые волосы, похожие на стальную шерсть, почти касались моего лица.

Вдавив кнопку перемотки на магнитофоне, я поднялся с пола.

– Я могу воспользоваться уборной? – спросил я. Далия кивнула на занавес, отгораживающий заднюю часть галереи, и, пожав плечами, кивнула. – Спасибо.

Эффект от прослушки того первого монолога оказался силен – и вскоре я объясню, почему. Мне захотелось побыть одному минуту-другую, чтобы ухватить особое душевное состояние, вызванное во мне голосом на пленке – подобно тому, как сновидец пытается задержать в памяти образы сна сразу после пробуждения. Тем не менее я чувствовал, что туалет в библиотеке, несмотря на свои особые достоинства, ценимые мною вот уже много лет, неким образом разрушит и сами ощущения, и состояние разума, оставленное монологом – вместо того, чтобы сохранить впечатление и даже усилить его. Как я надеялся, туалет на задворках художественной галереи Далии сейчас больше мне подойдет.