– Давно хотел с вами познакомиться, – начал я. – Ваши монологи-фантазии, как я их назвал, произвели на меня неизгладимое впечатление. Ваши работы не похожи ни на что другое в искусстве и даже в метаискусстве. Нахожу почти невероятным, как точно вы раскрыли тему, с которой я и сам знаком не понаслышке. Конечно, я не говорю о теме буквально – не о доме с верандой, не о фабрике – но о вашем видении вещей. Когда на своих записях вы говорите такие слова как «бесконечные ужас и мрачность» или «непрекращающееся отрицание цвета и жизни», мне кажется, моя реакция именно такая, какую вы ожидали при создании ваших работ.

Я продолжал в том же духе еще некоторое время, обращаясь к безликому силуэту, который не подавал виду, что слышал мои слова. Однако в какой-то момент мой монолог свернул в незапланированном направлении. Внезапно я начал говорить о вещах, которые не имели ничего общего с тем, что я упоминал раньше, которые противоречили даже моим ранее озвученным утверждениям.

– Сколько себя помню, – сказал я, продолжая говорить с фигурой, стоявшей в арке, – у меня было сильно развито эстетическое восприятие того, что я называю ледяным мраком вещей. В то же время я был бесконечно одинок и ни с кем не мог разделить его. Такое сочетание чувств кажется парадоксальным, поскольку подобный взгляд на вещи, казалось бы, исключает саму эмоцию одиночества или любое чувство нестерпимой печали. Все эти душераздирающие чувства, как принято считать, преклоняются перед произведениями искусства, подобным вашим, ибо в полную силу выражают то, что я называю ледяным мраком вещей, который погружает и разрушает все ощущение в атмосфере, пронизанной безутешными истинами, визионерским безвременьем и безжизненностью. Однако должен заметить, что эффект, как я теперь считаю, оказался прямо противоположным. Намереваясь выразить холод и мрак вещей в своих монологах, вы потерпели крах как на художественном, так и на внехудожественном уровне. Вы подвели свое же искусство, подвели себя и меня. Если бы ваши работы наполняли душу подлинной мрачностью вещей, то я не испытывал бы потребности в знакомстве с вами, этой нестерпимой печали, что вызвана осознанием того, что есть кто-то еще, похожий на меня, чувствующий и видящий мир, как я, способный поделиться своими чувствами со мной – пусть даже и в форме тех начитанных на пленку монологов. Кто вы такой, чтобы из-за вас я приходил сюда задолго до рассвета? Почему я вдруг почувствовал, что так надо поступить? Почему вообще я должен знать вас лично? Такое поведение нарушает все принципы, по которым я жил, сколько себя помню. Кто вы такой, чтобы из-за вас я нарушал свои извечные правила? Думаю, теперь мне все становится ясно. Далия вас надоумила. Вы и Далия сговорились против меня, ну и против моих нелепых принципов. Каждый день она сидит на телефоне, проворачивает всякие выгодные сделки, и ей нестерпима сама мысль, что я просто сижу у нее в тиши и покое, коротаю перерыв на обед в ее отвратительной галерее. Она чувствует, что я жульничаю, потому как я ни разу не заплатил ей за какую-нибудь сделку. Не пытайтесь отрицать очевидное. Хотя я все равно жду вашего слова. Всего пару слов, хочу услышать ваш незабываемый голос. Или дайте, по крайней мере, на себя взглянуть. Снимите эту дурацкую шляпу. В таком духе одевается Далия.

К тому времени я уже встал на ноги и шел, пошатываясь, навстречу фигуре в арке, на ходу пытаясь вытянуть из этого странного гостя хоть слово в ответ на мои претензии. Но стоило мне пройти между длинными столами, как незнакомец начал отступать во мрак соседней залы, куда свет луны проникал сквозь створчатые окна. Чем ближе я подступал к нему, тем дальше он уплывал во тьму. Именно уплывал – не шагал, как я; способ его передвижения я едва ли мог определить на глаз, казалось, мы оба качались на поверхности воды.

Но прежде чем гость полностью исчез, он все-таки заговорил со мной – тем самым голосом, что я слышал в огромных наушниках, сидя на полу в художественной галерее Далии, только теперь не было ни искажений, ни потрескивания помех. Его слова, которые гулким эхом разнеслись как у меня в разуме, так и под высокими сводами библиотеки, я по идее должен был встретить с радостью, ведь они отвечали моим глубоко личным принципам. Но я не смог утешиться тем, как другой человек говорил, что мне некуда идти, нечего делать и не с кем общаться.

А потом меня окликнул Генри, взбежавший по широкой лестнице с первого этажа библиотеки:

– Сэр? Сэр! С вами все в порядке?..

Я кое-как взял себя в руки и ответил, что да, я жив-здоров. Попросил его включить весь свет на втором этаже. Через минуту залы залил электрический огонь, но вот только человек в шляпе и длинном пальто к тому времени уже исчез.

Когда позже в тот же день я встретился с Далией в ее картинной галерее, она в ответ на мои вопросы и обвинения повела себя крайне невежливо.

– Ты – самый настоящий псих! – закричала она с порога. – Не приходи сюда больше!

– О чем ты, Далия?

– А ты что, сам не понимаешь? Блин, да ты действительно умом тронулся. Ты что, не помнишь ту ночь, когда подошел ко мне на улице, пока я такси ждала?

Когда я сказал ей, что не помню ничего подобного, она продолжила свой рассказ о той ночи и последовавших за ней событиях.

– Я была так пьяна, что с трудом понимала, о чем ты вообще, что-то об игре, в которую ты хочешь сыграть. После чего ты присылаешь мне кассеты, а потом приходишь и платишь, чтобы их прослушать, как и предупреждал. И еще я должна была соврать тебе, что эти записи делает какой-то седовласый старикан, а не ты сам. Всегда знала, что ты чокнутый, но так ты хотя бы наконец начал мне платить, а то все торчал здесь попусту, жуя свой убогий обед. Когда я увидела тебя той ночью, не сразу поняла, что это ты: из-за этой гребаной шляпы ты был сам на себя не похож. Но это был ты, просто притворялся другим человеком, хотя не так уж сильно и притворялся. Сказал мне, что я должна уничтожать те записи, а если не уничтожу – случится что-то плохое. Так вот слушай, псих несчастный, я их не стирала. Я дала послушать всем своим друзьям. Мы слушали, пили и смеялись над твоими фантазиями-монологами, а сегодня мне по почте пришло очередное твое произведение. – Она подошла к магнитофону на пластиковом столике. – Так почему бы тебе не послушать его и не заплатить мне еще, как ты обещал? Тебе это понравится! – Она взяла карточку с названием работы. – «Автобусная остановка». Как же это, наверное, увлекательно для таких, как ты – автобусная остановка. Давай, раскошеливайся!

– Далия, – сказал я нарочито спокойным голосом. – Прошу, выслушай меня. Ты должна устроить еще одну встречу. Мне нужно еще раз увидеться с этим художником. Знаю, только ты сможешь это устроить. Иначе я боюсь и за тебя, и за себя. Мне нужно встретиться с ним еще раз!

– Тогда почему бы тебе не сходить в туалет и не глянуть в зеркало? Вон туда, – она махнула рукой в сторону занавеса, который разделял две части галереи. – Давай, иди туда и поговори сам с собой, как вчера.

– Я вчера не разговаривал сам с собой, Далия!

– Не разговаривал? А что же ты тогда там делал?

– Далия, договорись с ним о встрече! Ты посредник! Он с тобой свяжется, если ты ему позволишь.