на наш. К чести наших хозяев, они не обошли нас своим вниманием и развезли по палаткам на том же тракторе, нагрузив апельсинами и бананами на утро. В палатке было темно и холодно (сравните с ангаром). Уилл, как более опытный полярник, сразу постарался забраться в мешок, причем не без моей помощи, я же, разошедшись на празднике и почувствовав, что подкрепился недостаточно, решил поесть супа. Это было большой ошибкой: в процессе еды я по крайней мере дважды падал на наш импровизированный стол, всякий раз вызывая сонное изумление предводителя. В конце концов, так и не поняв до конца смысла всей этой затеи с супом, я залез в мешок и заснул как убитый. Особый романтизм моим сновидениям придавали бананы и апельсины, всю ночь перекатывавшиеся у меня в ногах.

11 мая

Как-то раз Иван Дмитрич Папанин,

Пионерам давая советы,

На вопрос «Что полярников манит

В те края, где короткое лето?» —

Отвечал им: «Снега и морозы…

Нет снегов тех белее на свете.»

И, подумав, добавил серьезно:

«Я прошу вас, ребята, не пейте!»

Эта история, пересказанная мне очевидцем этой встречи, незамедлительно пришла мне в голову утром следующего после нашей своеобразной Тайной Вечери. Утро 11 мая было туманным в прямом и переносном смысле. Уилл выглядел подавленным и расстроенным (о том, как выглядел я, лучше было спросить Уилла). Помимо естественного похмельного синдрома, у него, как вскоре выяснилось, была еще одна серьезная причина для плохого настроения. Ночью, проснувшись и захотев по малой нужде (а это, надо сказать, случалось с предводителем довольно редко: он предусмотрительно почти не пил на ночь, и вынужденно изменив своим правилам накануне, сурово за это поплатился), но не найдя под рукой «piss can»[32], он решил воспользоваться своей волшебной кружкой, что, по его словам, неоднократно и успешно проделывал и прежде. Но на этот раз расклад был не в его пользу, и, неся неверной рукой переполненный до краев сосуд к месту захоронения ядовитых отходов – к специально выкапываемой нами ямке у входа в палатку, – он расплескал содержимое недержимого непосредственно на свой (к счастью, только на свой) спальный мешок. Теперь утром после этого страшного происшествия еще вчера грозный предводитель выглядел как описавшийся ребенок детского сада: в неверном свете занимавшегося туманного утра он долго исследовал область поражения и в конце концов, с облегчением промолвив: «Могло быть и хуже», – снова завалился спать.

Примерно в семь утра к палатке подъехал трактор, и кто-то невидимый нам, склонившись над входом, будничным голосом предложил: «Джентльмены, завтрак!» При этих словах молния двери распахнулась, и в палатку стали последовательно влетать завернутые в пергаментную бумагу сандвичи, печенье, завернутый в фольгу вареный, крупный как баклажан, картофель и даже термос с кофе. Все это было весьма кстати и способствовало нашему с предводителем скорейшему восстановлению. Вскоре в палатку явился Джон, выглядевший, как мне показалось, по сравнению с нами довольно свежим, что говорило о его хорошей подготовке. Продолжив славную традицию вчерашнего вечера, он подарил мне джинсы и футболку, я же, исчерпав запасы выданных мне на экспедицию свитеров, все же нашел достойный ответ в виде своей флисовой куртки с огромным красным флагом на груди. Джон был потрясен и растроган. Он уверил меня, что будет носить эту куртку не снимая в своем родном Техасе после окончания службы здесь.

Ночное происшествие с предводителем имело свои последствия для всех остальных участников экспедиции. Намеченное накануне до народного гуляния время выхода 13.30 было перенесено по предложению Уилла, последовавшему из глубин спального мешка, на утро следующего дня. Это предложение было встречено с энтузиазмом всеми без исключения участниками вчерашнего праздника, пожинавшими в своих палатках плоды гренландского гостеприимства.

Примерно в 2 часа дня, восстановив свои силы до уровня, допускавшего иные, помимо лежания поверх спальных мешков, способы их использования, мы с Уиллом решили починить нашу палатку, благо станция с огромной мастерской и не меньшими ресурсами, позволявшими проводить ремонтные работы любой сложности, была под боком. Поскольку ремонта требовали трубки, без которых палатка не могла сколь-нибудь долго сохранять свои волшебные формы, нам пришлось ее разобрать. Поэтому на некоторое время мы, а точнее, только я (имевший высшую степень допуска предводитель сразу же после низложения палатки ретировался на станцию, прикрывшись сломанной трубкой, как единственным оправданием своего дезертирства) превратился в лицо почти что БОМЖ, если не считать ОМЖ – нескольких десятков квадратных метров поверхности гренландского ледника в непосредственной близости от нарт. В ожидании Уилла, действуя по заранее оговоренному с ним плану, я занялся ремодернизацией наших нарт. Как я уже писал, наши с Уиллом нарты, равно как и нарты Кейзо, были эскимосской конструкции «Коматэк»: два длинных наборных полоза, соединенных по верху поперечными планками. Перед отъездом в экспедицию мы модернизировали наши нарты, подвязав под эти планки листы фанеры, вырезанные точно по ширине межполозного пространства. Основной идеей этой модернизации было стремление предотвратить проваливание нарт при движении по мягкому и рыхлому снегу, который должен был нас ждать на куполе Гренландии, но пока снег был достаточно плотным и проблем с проваливанием нарт не было. Поэтому мы и решили избавиться от лишнего веса и снять фанерные листы. Разгрузив нарты полностью и опрокинув их набок, я принялся за работу. Мастерски завязанные и к тому же заиндевевшие узлы не поддавались. Пришлось разрезать их ножом. Уилл подоспел как раз к концу экзекуции. Восстановившая свою былую девичью гибкость трубка победно вибрировала в его руках. Мы вновь воздвигли свой шатер, что было как нельзя более кстати: погода стала ухудшаться, ветер усилился и повалил снег. Я нарубил корма собакам, чтобы его хватило дня на три, и забрался в палатку, по которой уже успел стосковаться за эти три проведенные вне ее часа. Воистину все в мире относительно: сидя в палатке, мечтаешь о светлом просторном доме, трясясь от холода на улице – о палатке, поэтому для меня, и – я был в этом уверен – для Уилла наша палатка была в этот момент лучше любого дома, несмотря на полное отсутствие в ней таких воспетых Визбором атрибутов настоящего родного дома, как «милая моя и чайник со свистком». Если до наших милых было сравнительно далеко, то до чайника – правда, без свистка – рукой подать, что мы незамедлительно с Уиллом и сделали. Ни усиливавшийся ветер, ни осознание того, что завтра снова в путь, не могли нарушить нашу