затем принялся распаковывать нарты. Когда я достал палатку и расстелил ее на снегу, очень кстати появился увешанный термосами и всякими вкусными сувенирами предводитель. Его первыми словами были: «Виктор! Нас ждет грандиозная вечеринка!» Это радостное известие мгновенно улучшило наше настроение, и мы с удвоенной энергией и скоростью принялись за установку палатки. Увы, очень скоро в очередной – и в который – раз мне пришлось на собственном опыте убедиться, что инструкции пишутся не зря и их надо строго придерживаться во избежание возможных проблем. Вот и сейчас из-за того, что я невнимательно прочел инструкцию по установке палатки (может быть, виной тому был мой плохой английский) я не обратил внимание на предупреждение: «Никогда и ни при каких обстоятельствах не собирайте палатку с удвоенной энергией и тем более скоростью! Конструкция палатки позволяет устанавливать ее с минимальными усилиями и в кратчайшее время!» Результат грубого нарушения инструкции – поломанная трубка. Мне стоило огромных трудов укоротить ее с помощью ножовки, не нарушив при этом целостность внутреннего резинового жгута. Так или иначе, но скоро палатка уже стояла и по-прежнему, несмотря на то, что одна из трубок стала короче, радовала глаз своими округлыми женственными формами. Нам было, где жить, и это позволило нам целиком отдаться самому приятному из ожиданий – ожиданию званого ужина, или, выражаясь не в меру политизированным английским языком, ожиданию PARTY!

Как опытные и привыкшие к самым неожиданным поворотам судьбы путешественники, мы все же поставили на огонь чайник – так, на всякий случай! К счастью, эта мера оказалась излишней: по-видимому, желая искупить свое вынужденное и совсем не характерное для полярников негостеприимство, руководитель станции решил показать все, на что он способен, когда дело не касается соблюдения особой государственной тайны. Оказалось (и это было не последним сюрпризом для нас), что монументально застывшие на своей вечной стоянке лимонно-желтые «Caterpillar» вполне живы и, более того, довольно резво бегают по снегу на своих огромных – около метра шириной – резиновых гусеницах. Они подвезли к нашему лагерю внушительную охапку досок, из которых был сооружен пионерский костер, взметнувшийся пламенем на двухметровую высоту. Костер сразу придал определенный смысл нашему существованию вне палаток. Отгородившись от ветра фанерными щитами, мы блаженствовали у костра, методически компенсируя локальный перегрев организма почти анестезирующим холодом чудесного «Tuborg».

На свет костра и аромат пива, стелящийся над ледником, постепенно стали подтягиваться все обитатели станции. Наконец-то я познакомился с пришедшим в себя ее руководителем. У него крайне редкое для американцев имя Джон, и он, естественно, родом из ближайшего к Гренландии штата Техас. Джону 41 год. Он работает на станции по контракту с 1984 года с единственной и вполне понятной целью – заработать денег на будущее безбедное проживание под родным техасским солнцем. Судя по его окладу, равному, по его словам, 40 тысячам долларов в год, он сможет осуществить свою мечту задолго до достижения преклонного возраста. Мою уверенность в том, что Джон находится на очень правильном пути к своей цели, подкрепил и сам вид Джона: не слишком изможденное страданиями лицо его украшали светлые холеные усики, а наметившееся брюшко придавало определенную солидность его высокой, чуть сутуловатой фигуре. Его первоначальная настороженность по отношению ко мне исчезла практически сразу же после того, как вторая бутылка «Tuborg» перекочевала из ящика в снег. Наибольшее впечатление на Джона, судя по всему, произвел советский флаг, разновеликие изображения которого украшали мои одежды. Скорее всего, красный цвет вообще входил в число запрещенных на станции (дабы не замыливался глаз и не заваривался нюх у обитателей этого форпоста западной демократии), а красный цвет в форме прямоугольника, да еще с серпами и молотами, прямо перед самым носом – это было нечто такое, к чему так сразу не привыкнешь. Однако расслабляющий эффект «Tuborg», четко зафиксированный ледяной «Smirnoff» из пущенной по кругу бутылки, быстро сказался, и вскоре мы сидели с Джоном, чуть ли не обнявшись, на краю глубокой, вытаявшей в снегу от костра ямы. Изредка какая-нибудь из составлявших остов костра досок, прогорев, падала вниз, при этом все сооружение вздрагивало, кренилось, чудом сохраняя вертикальное положение, в воздух взметался сноп искр, моментально уносимый ветром и растворявшийся в густеющей холодной синеве вечернего неба.

Пульсирующая всеми оттенками красного и от этого казавшаяся живой чешуйчатая поверхность упавшей прогоревшей доски мертвела на глазах, превращаясь в пепельно-серую, и в конце концов приобретала зловещий, особенно на фоне белого снега, черный цвет. Вскоре после одного из таких падений остов, лишенный опоры, рухнул, и все почувствовали, что лишились чего-то главного, обеспечивавшего наше сравнительно мирное сосуществование с окружавшей нас суровой природой. Сидеть стало не просто неуютно, а жутко холодно.

Как вы думаете, сколько человек в отнюдь не летней одежде может поместиться в кабине трактора, даже если этот трактор – самый что ни на есть знаменитый «Caterpillar?» Правильно – все! Нас не пришлось долго упрашивать – через минуту на месте наших романтических посиделок у костра оставалась только яма с оплавленным краями, груда черных досок на ее дне и множество торчащих из снега коричневых пивных бутылок. Все остальное разместилось в кабинах тракторов и было перевезено в ангар, где наше PARTY продолжилось. В ангаре размещались дизеля электростанции, а потому здесь было тепло, светло и, стало быть, очень уютно. Особенно уютно было нам, кто уже около месяца по-настоящему не сидел в тепле, причем в таком тепле, где можно было ходить во весь рост, а не ползать на коленях, стараясь не удаляться от примуса далее чем на расстояние вытянутой руки, или же лежать в позе эмбриона в спальном мешке, стараясь согреть дыханием его ледяной кокон. В соответствии со всеми традициями полярного жанра появилась вторая бутылка «Smirnoff», окончательно стершая языковые и политические барьеры. Началось, что называется, братание солдат на позициях. Внезапно один из сотрудников станции, выглядевший постарше остальных и представившийся Кеном, после очередного брудершафта, стянул с себя свитер и сунул его мне. «Это тебе, – несколько раз повторил он, настойчиво тыкая свитером мне в грудь: – Бери!» Свитер был красивой крупной вязки и очень пушистый. Я на мгновение опешил, но затем почти инстинктивно стащив свой, связанный Наташей для моих антарктических экспедиций, протянул его Кену со словами: «Made by my wife[31], – для убедительности я ткнул себя в грудь, – my wife!» Эффект был потрясающим: Кен схватил свитер, прижал его к груди и… заплакал.

Концовка праздника запомнилась неотчетливо. Гренландский ерш в составе «Smirnoff & Tuborg» по силе воздействия был разительно похож