Может быть, нет никакой случайности в нашей жизни. Может быть, все закономерно и подчиняется единым и общим законам, смысла которых мы еще не постигли, и потому ошибочно льстим себе, утверждая, что способны сами решать свою судьбу.

Или на земле все же есть люди, властные над судьбой? Тогда они — счастливейшие из смертных, ибо способны избегнуть нелепых случайностей в своей жизни и неожиданных превратностей собственной судьбы. Они любимы небесами и не сталкиваются с чужой волей, способной их поглотить, потому что их собственная воля может поглотить все на своем пути. И если они любимы, то не значит ли это, что небесами прокляты все остальные?

Милая Сиэна… Она разбудила меня в самую полночь в совершеннейшей панике, пытаясь мне помочь. И я никогда этого не забуду. Лихорадочным шепотом, каждый раз замирая от страха при малейшем шорохе, она шептала, что в городе царит хаос, и черные всадники врываются в каждый дом, на каждый гостиничный двор в поисках одинокой девушки, пришедшей в город поздним вечером.

Я потратила все драгоценные секунды убегающего времени на то, чтобы объяснить ей, насколько важно смолчать и ни в коем случае не проболтаться о том, что она помогла мне. Я взяла с нее слово под шум маленького фонтана во дворе, где плясали огни зажигающихся окон и куда доносились голоса разбуженных людей. И я знаю, как об этом проведал милорд…

У меня почти не было шансов, но я воспользовалась даже надеждой на небольшой шанс. Она не оправдала себя, и моя интуиция, скорбно прошептав: «Я же тебя предупреждала!», вновь уползла на самое дно моей души. Всадники сэра Каас Ли нагнали меня возле небольшого кладбища у восточного выхода из города. Его нужно было только пройти и тогда ни одна живая душа не нашла бы меня в кромешной тьме ночного леса. Господи, ну почему мне так не везет?!

О каком-либо сопротивлении не могло быть и речи, и я совершенно спокойно смирилась с этим. Зрелище было еще то, можете мне поверить. Восемь всадников и восемь горящих факелов на фоне аккуратных могил и памятников. В конце концов, все кладбища всех миров чем-то похожи друг на друга.

Меня узнали сразу и дали отдышаться прежде, чем предложили следовать за ними. Надо отдать должное их предводителю. Он был весьма галантен, словно и не загонял только что дичь, а проходил мимо и предложил свои услуги одинокой девушке, возвращавшейся домой через кладбище. Вот только помощь его была не нужна…

Оказавшись в седле, я вдруг поняла, что означает фраза «взяла тоска». Она, действительно, взяла меня в те минуты, буквально уничтожая все иные эмоции и чувства. Мне казалось, что я теряю последнюю надежду на благополучный исход и моя жизнь окончена, как окончены дни всех лежащих в земле под ногами коня сэра Кааса, в нетерпении топтавшего копытами траву и могилы. Мне также казалось, что и я лежу в этой земле, и не мертвых, а мое живое тело топчет молодой и горячий конь, и руки мои сжали поводья в такой бессильной и глубочайшей безнадежности, что ногти впились в незащищенную плоть, выдавливая из нее капельки крови. И только сэр Каас смог их разжать, освобождая поводья. Он прижал меня к себе, как драгоценность, которую боялся потерять, и направил коня на улицы города. Его тело почувствовало, как дрожит мое, и он укутал меня в свой теплый плащ, полагая, что это ночная прохлада сотрясает меня. Мне было страшно, но я вдруг подумала, что руки сэра Каас Ли способны не только убивать, но и обнимать, и он сопровождает меня к тому, кого я не готова была видеть.

Мы прибыли довольно быстро к небольшому и милому дому с невысокими воротами, но очень большими и ярко освещенными окнами. Затем прошли через длинную вереницу комнат и коридоров и сэр Каас Ли ни на секунду не спускал с меня своих внимательных глаз, уткнувшихся прямо в мой затылок. Я шла за совсем молодым юношей, почти мальчиком, который с искренним любопытством окинул взглядом нашу процессию прежде, чем предложил следовать за ним. И он шел впереди, не оглядываясь, так же, как и я.

Мы вошли в комнату, которую трудно было назвать комнатой в общепринятом смысле. Скорее это была огромная зала, украшенная для торжественной церемонии гирляндами цветов и пышными кронами карликовых деревьев. Яркие огни догорающих свечей потрескивали в оглушительной тишине. И до меня вдруг дошло, что здесь планируется помолвка того, кто стоял сейчас среди всего этого великолепия черной и зловещей тенью.

От милорда веял такой холод, что даже мои спутники почувствовали себя неуютно. Он отослал их одним лишь движением руки и подошел ко мне, излучая все то же ледяное спокойствие. Я почти не понимала, что творится у него на душе, словно в одночасье он стал чужим и совершенно мне незнакомым. Но милорд был очень важной частью моей жизни и я неосознанно потянулась к нему, как к старому приятелю, с которым давно не виделась.

— У моей невесты тоже зеленые глаза, но они не темнеют от гнева и не становятся синими, как эти цветы! — Глядя мне прямо в глаза, милорд разжал свою ладонь и в ноздри ударил запах раздавленных цветов, ярко-голубых, но уже темнеющих, словно смерть облекала их в черный траур.

— Я ждал тебя целый год и снова ждал. И я не знаю, чего желал больше — власти над миром или власти над тобой. Мой отец поступил очень мудро, лишив меня моих желаний на краткий срок, показавшийся слишком долгим без тебя. Я проживал каждый час каждого дня и чувствовал секунды уходящего времени. Время казалось мне бесконечным. Эти годы были самыми продолжительными в моей жизни…

Он не был печальным — его голос. В нем вообще не было чувств и эмоций — просто голос и ничего больше. И я не почувствовала в себе сострадания, словно оно умерло вместе с частью моей души в Ночных землях. А милорд продолжал:

— Потом я встретил Суари и время помчалось, как и раньше. Я перестал чувствовать тебя, Лиина, а мой отец сказал, что ты умерла. Ты не знаешь, почему он солгал мне? — Милорд был явно не в себе, и мертвые почерневшие цветы упали на паркет бесформенным комком, рассыпавшись от удара у самых моих ног.

— Я не знаю, милорд… — Мой голос вернул его из далекого «ниоткуда», холод стал слабее и не