всю молодость неустанно правила себе мозги по клубам психологии, йоги и танцев, сообществам оппозиционеров, варганистов, писателей, волонтеров и даже, на последней волне энтузиазма за тридцать, поющих студентов МИФИ, и над наконец завязавшимися покрепче отношениями трепетно трудилась, не перепроверяя и не подгоняя мужчину, даже когда казалось, что так мы с ним никуда не доедем, а казалось так то и дело, и в беременность хорошо кушала и носилась с большой кривой палкой по холмам Шотландии – да, можно сказать, я хорошо вложилась, но что с того? Если, сколько ни три свои палочки, огонь высекается молнией с неба, проломившей свод твоей утлой пещеры? И трешь, чтобы согреться в ожидании, а еще – чтоб намозолить уши богу, который грянет, когда его достанет твоя упорная, не благословенная им и потому особенно дерзновенная в его очах возня?

Так и вселенная Самса откликнулась мне вдруг тихо и молча, когда я извелась ее звать, исплясалась. Как будто в облачном замке наконец догадались дорисовать ворота, и отомкнулось. И я нашла первый ключ.

До года и трех я понять не могла, как делать с ребенком зарядку, разучивать стихи-болтушки и стоит ли зубрить потешки к пальчиковой гимнастике, если ему все равно и он остается чистым листом, сколько ни пиши. Не включался какой-то моторчик, и вдруг зажужжало: проклюнулось подражание. Функция, без которой, оказывается, не идут ни слова, ни ложка в рот. А я как раз прослушала курс психолога Карины Рихтер и узнала, что подражание – вторая ступень развития привязанности. Когда хочется не просто обнимать маме ногами живот, а папе руками ноги, но и побыть иногда будто ими.

В переводе на Самсий это значит решительно забросить только что покорно проглатываемую кашку без сахара и молока и молотый диетический супчик и навернуть с мамой и папой сначала вчерашней курицы с картошкой из духовки – мама в ужасе, что не с пылу с жару, а также оттого, что чувствует: сейчас он объест ее на все остаточки, – потом впервые приготовленного мамой немецкого густого супа айнтопф с фасолью и мясом и наконец тупо красного борща. На борще я сломалась и решительно отказалась готовить ему спецсуп, тем более что две недели до этого он изводил меня тем, что жевал одни хлебные палочки и гнусные овсяные колечки из огромной коробки и уже наполовину состоял из их обломков и крошек, пока я не заставила мужа вынести все хрустики на работу, и он вынес часть, а оставшиеся мы поджирали из гардероба, где сделали схрон. Я названивала подругам в истерике, что у ребенка недовес, а он ничего не ест, и вняла дельному их совету добавлять в кашу сахар. Между тем пара недель хлебного подполья прошла, и у Самса обнаружился привес зубов, так что и кашу молоть я решительно отказалась.

Зато не отказала себе в удовольствии подкинуть ребенку еще один слабосоленый крекерок, за которым он потянулся не глядя, как папа, бывало, за чипсами под «Игру престолов», когда мы вдвоем, без папы, втыкаем вдруг в ролик на Ютубе. По экрану плывут рыбы-бабочки коралловых морей. До этого мы так же, как они, подвисали в голубом мареве экрана, заценивая подмерзающего дядю на Дворцовой – Шевчука в клипе про Ленинград, или арфу в концертном исполнении адажио из «Щелкунчика», или, вот привелось, мелькание белых подолов в бибисишном сериале по Джейн Остин. Нет матери счастливей, чем в моменты, когда она на миг забывает, что она мать, и радуется детской эгоистичной радостью, что родила себе человека для совместного, с прихрустыванием, потребления всего, что она любит. Пока человек удобно для себя умещается на ее коленях и подпрыгивает от каждой сушки так, как никогда – от котлет, и делит с ней наслаждение взаимным их теплом и мягкостью – и в этом телесном тепле и простецком восторге от ярких рыбок, беглых арф и ненастоящего, русского рока, к которому холоден муж-металлист, так упоительно равен ей и сердцем, и умом, что равенство это сокрушает всякую иерархию воспитания и лицемерие родительских запретов.

Эффект такой, как при переходе из лектория в лабораторию: я ведь долго парилась, прикидывая, когда же пора уже будет – и не зазорно – показать ребенку какой-нибудь развивающий мультфильм. Но в расчеты вмешался вопль Самса с пола, перекрывший воющие запевания звучащей книги Барто, которая нам с мужем надоела до смурфиков, но именно в тот момент меня радовала: я намеревалась под ее складные, как нож, глубоко врезающиеся мелодии догуглить что-то свое на мужнином большом компе. Но срочно принялась гуглить «слон трубит» на Ютубе: к этому времени я уже научилась хорошо понимать оттенки Самсьих воплей, потому что он научился ими хорошо выражать свои чувства и потребности – Ира Богатырёва пробовала подловить: «Ну и что он сейчас сказал?» – и я замычала растерянно, потому что вопли вычитываются только вместе с контекстом, как прокорябанный мамонт на первобытной скале, – так вот, и тут я мгновенно поняла, в чем дело. Самс упорно жал на все пять заевших песенок в книжке, но не мог добиться, чтобы запели про слона, о котором он от мамы узнал недавно, что слон «тю-тю». Это Самс тихонько шептал в неплотно сжатый свой кулачок «тю-тю» и тут же громогласно трясся от смеха, хотя его пытались уложить спать и проклинали уже свою затею научить его трубить, как слон. «Никогда не знаешь, на что его пробьет», – отстраненно заметил муж, который, в отличие от меня, умеет получать искреннее удовлетворение от любых, самых несвоевременных и необузданных, проявлений ребенка.

И вот я жму на слона в Ютубе, потому что в книге жать бесполезно: лукавые издатели голосящих шкатулок всегда озвучивают их почему-то наполовину, так что с пола нам про «головой кивает слон» не споют, жму, и слон в компе трубит, и Самс утешен, а я не знаю, куда деваться от смущения тем фактом, что глас слона ничуть не похож на мое «ту-ту» в кулачок, изображающий хобот.

Но поздно, слон теперь и навсегда у нас «ту-ту», и Самс подносит свою ладонь к моим губам, чтобы я протрубила, будто ложку сует, будто возвращает вклад. Вместе с подражанием проклюнулась отзывчивость: я долго бросала мякиши в стоячую воду и вдруг пошли круги, наверстывая упущенную волну, и ноги мне окатывает звуками, жестами – вынесенными волною листиками ответных реплик.

Я наблюдаю, как человек устанавливает первые мостики между словами и вещами, как делает первые попытки встроиться, быть услышанным, распознанным, верно понятым, нужным.

Сквозняком проносится по семьям с