— Вижу молодца — и красив и строен, — в один голос говорили колдуньи, заглядывая в корыта с водой и листая ворожейные книги, — вот только лица никак не разглядеть.

Тогда князь Воротынский решил обратиться за помощью к Дуняше. Старуха намешала в ступе разных трав, потом высыпала содержимое на стол и удивила:

— Вижу избранника Анны… Сорочка на нем серебряной нитью вышита, кафтан золотой, шапка из горланного меха, в руках трость держит из слоновой кости, поступь у него уверенная… Да это никак ли сам царь! — всплеснула руками колдунья. — Вижу царские палаты, трон государев, а Иван Васильевич руку Анне подает…

— Чего же это такое нагадала?! Шельма ты старая, с какой такой стати Анне Колтовской рядом с царем быть?! — всерьез перепугался боярин.

— Я и не гадала, — спокойным голосом возражала Дуняша, — я всю правду говорю, только чтобы ты не сказывал, боярин, а Анну Колтовскую я рядом с царем вижу. Так тому и быть! Только тебе мой совет, Михаил Иванович, отведи сына от Анны, иначе быть беде. А здесь моя власть кончается.

— Да как же мне его от этой проклятущей отвести, если она парня больше всякого колдовства приворожила? Во сне ее имя поминает. Тьфу! — сплюнул себе на сапог Воротынский. — Мне от этого тоже никакого житья не стало.

— Беги от беды, Михаил Иванович, от этой Колтовской вам большое несчастье будет. Смотри, как травушка потемнела, будто ее пеплом присыпало.

Поглядел боярин на стол, а трава и вправду черна. Поди тут разберись: не то перепачкалась на грязном столе, не то колдовство намешано.

— Побегу, матушка, как есть побегу! Ног жалеть не стану и сына своего прихвачу, а ежели слушаться не станет, так за уши отдеру нечестивца!

— Иди, милый, иди и помни о моих словах!

* * *

Анна Колтовская запала в государя.

Чем-то неуловимым девица напоминала Ивану Васильевичу его первую жену — Анастасию Романовну. Это сходство не давало себя поймать, убегало от него, словно сжатая в ладони вода. Может быть, причина в глазах? Таких же больших и наивных. Царица Анастасия до самой кончины смотрела на окружающий мир с выражением пятилетнего чада. А может быть, причина в покорности, какая сквозит во всей ее фигуре, — слишком гибок был стан, слишком любезным лицо. Что-то подсказывало Ивану, что Анна способна проявить твердость, перед которой сталь может показаться стеклянным осколком.

— Малюта, — позвал государь.

— Слушаю, Иван Васильевич, — в государевы покои вошел Григорий Лукьянович.

— Мой прошлый приезд к Колтовским помнишь?

— Как же позабыть, государь.

— Дочка мне его приглянулась.

— Красивая, — качнул головой холоп.

— Ты вот что сделай, присмотри за Анной Колтовской, что она за девица. Если окажется такой, как показалась… в жены ее возьму. Не посмотрю, что из худородных, не век же мне во вдовцах ходить.

Об Анне Колтовской Малюта Скуратов знал почти все. Она заинтересовала его сразу же, едва Иван Васильевич бросил на девицу заинтересованный взгляд. Григорий Лукьянович был уверен, что такой разговор должен скоро состояться, а потому подготовился к нему изрядно. Малюта едва сдержался, чтобы не проговориться о том, что за девицей присматривают три его шептуньи и она не делает даже трех десятков шагов без того, чтобы об этом не стало известно лично ему.

— Сделаю, государь, все как надобно будет, — хвалил себя думный дворянин за предвидение.

— Через день с докладом ко мне явишься и все как есть про Анну расскажешь. Справишься?

— Не впервой мне, государь. Справлюсь.

В том, что этому разговору государь придавал большое значение, Малюта Скуратов сумел убедиться в назначенный срок.

Было воскресение, и Григорий Лукьянович решил зайти в любимую корчму на Красной площади. Совсем недурно попивать в праздный день сладковатую и терпкую медовуху, окуная в нее седые усища.

Эта корчма была знаменита на всю округу еще и тем, что облюбовал ее огромный черный козел, который появлялся у питейного двора сразу с открытием и не уходил до тех пор, пока ее не покидал последний посетитель. Козел славился задиристым нравом и, наставив рога, не выпускал из дверей бражников, пока не находил хмельного угощения. Пролитых на землю нескольких капель медовухи хватало для того, чтобы выскочить через проем двери и скрыться в соседней подворотне. Совсем туго приходилось тем, кто хотел избежать заведенного порядка и норовил обмануть «черную бестию», отваживаясь пробраться по-воровски. Животное, не ведая милости, гоняло несчастного по двору, и не было большей потехи, чем глазеть на прыгающего через плетень молодца.

Выпив два огромных кубка медовухи и плеснув остаток на землю, Малюта не без удовольствия стал наблюдать за тем, как слизывает хмельное лакомство козел-удалец. Животное благодарно махало черной лохматой головой и радостно блеяло, всем своим видом показывая, что выпивка пришлась по нутру. За день козел напивался так, что без памяти валялся в кустах неподалеку, напоминая пропащего квасника.

Едва Малюта отошел от корчмы, как навстречу ему вышло двое детин в коротких казанах и с топориками в руке — это были рынды государя.

— С обедни тебя ищем, Григорий Лукьянович, государь немедля повелел тебе во дворце быть.

— Чего меня искать? — надул щеки думный дворянин. — В корчме я сижу. А дорогу ко дворцу я и без вас бы нашел.

Раздвинул Малюта плечами застывших отроков и не торопясь потащился к государю во дворец.

Иван Васильевич дожидался Малюту с нетерпением, а когда он заметил на Благовещенской лестнице кряжистую фигуру любимца, который, едва не сбивая перила и рундуки, так качался, как будто выпил половину винных запасов всей Московии, невольно обругался:

— Тростью бы проучить злодея, будет тогда знать, как к государю на доклад пьяным являться! Эй, стольники, встретьте Гришку, а то лоб расшибет.

Григория Лукьяновича от медовухи разморило. Самое время, чтобы отлежаться в тени, ополоснуть горячую голову ковшом колодезной воды, а только после того предстать перед самодержцем.

Малюта Скуратов не без труда преодолел высокий порог и так сильно стукнулся ухом о косяк, что на его месте любой другой оставил бы на белилах мозги, а думный дворянин лишь отер ушибленное место ладонью и, опираясь на молоденьких князей, переступил Сенную ком-нату.

— Звал, государь? — увидел Григорий Лукьянович самодержца, поглаживающего рыжего кота.

— Явился, мерзавец? — уставил на холопа тяжелый взгляд государь.

— Прибыл, Иван Васильевич, как ты кликнул, так я мигом во дворец.

Великий московский князь еще раз притронулся пальцами к выгнутой косматой спине, а потом, потеряв к коту всякий интерес, ухватил его за холку и отбросил далеко в сторону.

— Фу ты, бестия, весь кафтан волосами испакостил!