Отец приехал на следующий день. Я терпеливо дожидался «своего» дня, и, когда мы отправились гулять по городу, задал очень важный для меня вопрос: почему они с мамой не регистрируют отношения, и почему они не живут вместе?

Мы сидели в парке. Я кормил голубей, а отец курил трубку и смотрел на то, как птицы уничтожают крошки от багета.

— Видишь ли, Вивиан, — сказал он, — у каждого человека свое счастье. И, соответственно, свои взгляды на счастье. Это просто так кажется — что счастье у всех одинаковое. Многие люди несчастны, и поэтому они хватаются за идею общепринятого счастья. И от злости начинают осуждать других, тех, чье счастье не похоже на общепринятое. Для меня счастье — это ты и мама. У нас особое счастье. Не такое, как у всех.

— А какое? — спросил я.

Мама, отвечая на мои вопросы, всегда старалась смягчить правду, если чувствовала, что она меня ранит. Отец говорил прямо, не придумывал и не уходил от ответов. В тот день мы поздно вернулись домой — мама уже начала волноваться. Отец говорил долго и не приукрашивал реальность — он остался верен себе даже тогда, когда обсуждал самую неприятную для меня тему. Он рассказал мне, что не может жениться на маме по одной простой причине: он уже женат. В Германии у него есть семья и трое взрослых сыновей. Он рассказал мне о том, что двенадцать лет назад приехал в Париж, встретил маму и провел с ней одну-единственную ночь, после чего вернулся домой. А мама, узнав о том, что беременна, решила не делать аборт. Отец — я до сих пор уверен, что им руководила какая-то высшая сила — через три месяца нашел маму в Париже, несмотря на то, что она не назвала ему своей фамилии. Просто встретил ее на улице, на том же самом месте, где они познакомились, возле цветочного магазина недалеко от больницы — маминого места работы.

Он не отказался от ребенка, не стал уговаривать ее избавиться от него, хотя мог это сделать. Он так устал от людей, которые чего-то от него ждали, от проблем, денег и решений, что ему был необходим глоток свежего воздуха. Таким глотком для него стала мама. Я не верю в любовь с первого взгляда, но это была именно такая любовь. Сюжет для красивой сказки — молодая женщина с достатком ниже среднего, обыкновенный врач, встречает немецкого миллиардера-аристократа, представителя древнего рода, женатого человека, который старше ее больше чем на пятнадцать лет. И миллиардер не просто не отказывается от ребенка — он дает ему свою фамилию, а жизнь своей женщины превращает в сказку. Правда, в этой сказке была горькая нотка — маму, одного из самых дорогих ему людей, отец видел четыре раза в год…

После этого рассказа во мне ничего не надломилось, и я не возненавидел отца, хотя вполне мог это сделать. Я чувствовал только одно — облегчение. И бесконечную благодарность за то, что он рассказал мне это прямо, без попыток о чем-то умолчать. Было что-то роковое в том, что этот приезд во Францию стал для отца последним — через три месяца, незадолго до моего тринадцатого дня рождения, он умер от сердечного приступа. А потом мама познакомилась с Джозефом, и все стало иначе. Как я ни старался, я не мог назвать его «папа», потому что отец у меня был один. Я охранял свое особое счастье даже после его смерти.

Что бы он сказал, узнав об этой истории? Философское «и это пройдет»? Рассказал бы мне историю из жизни для того, чтобы я сделал выводы? Или, может, это и было то особое счастье, которое предназначалось мне? Оно отличается от общепринятого, как, впрочем, и вся моя жизнь. Но почему меня не оставляет чувство, что я хочу другого счастья? Может, не такого особенного, но другого? Просто другого?

Я остановился для того, чтобы передохнуть, и достал из кармана плаща купленную по дороге к реке пачку сигарет. В кустах неподалеку послышался шорох, а потом — жалобный писк, и что-то зашевелилось в темноте. Я сделал пару шагов по направлению к источнику шума и пригнулся, пытаясь что-либо разглядеть. В сухих листьях прятался маленький серый котенок. Он испуганно смотрел на меня бусинками-глазами и дрожал — то ли от холода, то ли от страха. У животного не было сил сдвинуться с места — оно не могло даже подняться на лапы.

Я вернул сигареты в карман и взял котенка на руки, а потом посадил его в перчатку, предварительно ее сняв. Минуты через две он перестал дрожать, а, когда я осторожно погладил его живот, довольно замурлыкал.

— Ну что, приятель, — сказал ему я, — у меня для тебя хорошие новости. У тебя будет не только теплый дом, но и старшая сестра.

Когда я пришел домой, Фиона готовила ужин.

— Наконец-то! — сказала она. — Где ты был?

— Пошел прогуляться.

— И оставил дома телефон? Кстати, тебе звонили.

Я осторожно достал котенка из перчатки.

— Кто?

— Эта твоя Изольда.

— Изольда? — Я посмотрел на нее. — Что она сказала?

— Поинтересовалась, как ты доехал. Я сказала, что хорошо. И еще сказала, что я… вроде как друг. Но ее это, похоже, не заинтересовало. — Она обратила внимание на котенка. — Какая прелесть! Где ты его нашел?

— В кустах возле реки.

Фиона взяла котенка и оглядела его.

— Вроде здоров, — сказала она. — Только весь грязный, дрожит и, конечно же, голоден. Сейчас я подогрею ему молока.

Я посадил котенка на ковер рядом с Афиной. Она осторожно обнюхала его, поняла, что опасности он не таит, и потерлась носом о его нос. Сначала котенок испуганно отпрянул, но потом расслабился и позволил Афине подобраться чуть ближе. Вскоре она уже чистила его шерстку языком.

Фиона остановилась в дверях кухни с миской молока в руках.

— А у нее проснулся материнский инстинкт, — заметила она.

— По крайней мере, теперь она не будет скучать в те моменты, когда меня нет дома.

— Эй, малыш, пора ужинать. — Фиона присела рядом с котенком и поставила миску рядом с ним. — Какой он чудесный! Ты уже придумал ему имя?

— Пока что нет, но это дело времени.

Она поднялась, отряхивая брюки.

— Давай придумаем ему имя, — предложила она.

— Давай. Но только за ужином. Потому что я умираю от голода.

2010 год

Треверберг

Обычно я ездила в Германию исключительно на поездах, но на этот раз мне захотелось воспользоваться своей машиной. В поезде ко мне, как назло, подсаживались самые болтливые попутчики, а в машине я была одна, и у меня появлялась возможность остаться наедине со своими мыслями. Сейчас это мне было необходимо как воздух.

Почти все выходные я гуляла по старой части города, отключив телефон. На душе у меня было тоскливо и гадко. Я гнала носком сапога небольшой мячик, найденный в канаве, и думала о том, что кто-то повел себя не так, как следовало — либо я, либо Вивиан. Зачем я это сказала? Мне хотелось проверить, как он отреагирует? Я была почти уверена в том, что он возразит… но в глубине души знала, что этого не случится. И какой черт потянул меня за язык? Да еще и Уильям с Саймоном. Я пнула мячик чуть сильнее, и он улетел далеко вперед — под ноги веселому косматому сенбернару, который с довольным видом подобрал его. Зря я взяла у Лорены этот амулет. Что-то подсказывало мне, что без него моя жизнь была бы легче.