class="p1">В ответ над двором сворой гончих псов пронёсся ветер. Басовито ударил по струнам бельевых верёвок, опутавших балконы подобно сетям гигантского паука. Точно сам Мерцающий дом отозвался на собственное имя — насупленный и вечно пребывающий в тени, словно надгробье на могиле великана, вздымающееся посреди пустыря в пяти кварталах отсюда. Дане даже почудился промозглый смрад подвала, кишащего мокрицами, голохвостыми крысами… или чем похуже. Он невольно оглянулся, хотя отсюда недостроенную девятиэтажку было не видать.

— Сказки, — добавил он уже тише. Почти шёпотом.

Саня покачал головой.

— Помнишь Шурку Кудинова? Тоже, небось, думал, что сказки, когда на спор туда полез. И тот третьеклассник, как там его?

— Шурик вообще чокнутый был, — отмахнулся Даня. — Чё угодно могло с ним случиться. Вылез через заднее окно и слинял.

— Мы ж оба видели, Лэндо, — вмешался брат, назвав Даню секретным именем — в честь героя «Звёздных войн». Саня, само собой, был Ханом Соло. — Как дом, ну…

«Мерцает», — закончил Даня мысленно.

— И я видел, — произнёс глухо Толик. — Мерцание. Да? Мне тогда восемь было. Я мамке рассказал, а она отругала меня.

— И как мы туда Сафрона затащим? — скривился Даня. — Хлороформом усыпим, как в кино?

— Скажем, что там девчонки переодеваются, — хохотнул Саня и подмигнул Дане.

Тот насупился. Как-то после физры Сафрон вломился в девчачью раздевалку, гогоча и виляя бёдрами. Девчонки подняли визг. Оказавшийся поблизости Даня проскочил бы мимо, притворившись, что выкрутасы Сафрона его не касаются, если бы не Яна Стриженко. У Яны была обалденная русая коса до пояса, глаза цвета лазури, а ещё у неё первой из одноклассниц начала расти грудь. Короче, Даня втрескался в Яну по уши, как может втрескаться только школьник — тайно, до беспамятства и навеки. Сафрон тянул к его богине грабли и блажил: «Дай, дай пошшупаю!». Даня поймал взгляд русалочьих глаз Яны и очертя голову кинулся на защиту.

После первого его «Эй, Сафронов, ты отвали…» битва закончилась, не начавшись, и началось избиение. Под ударами сафроновских кулачин незадачливый рыцарь летал из одного угла раздевалки в другой. Досталось и явившемуся на переполох брату. Это только в фильмах слабаки, объединившись, дают отпор здоровяку-задире. Сафрон отметелил обоих. А Яна даже спасибо не сказала и летом стала дружить с семиклассником. Вот так.

— Помечтали и хорош, — попытался замылить тему Даня. — Пошли к Прянику, Тайсона заценим.

Толик будто и не слышал.

— Есть одна идея, — сказал он, запуская руку в свой портфель. — Ща.

Пустая болтовня, обрастая подробностями, уже не казалась таковой. У Дани засосало под ложечкой.

Толик вытащил руку из мятой пасти портфеля и разжал пальцы. На ладони лежало нечто, напоминающее перекрученный каштановый локон. А потом Даня узнал. И Саня узнал.

Любимые чётки Сафрона.

— Ты где их взял, жопа? — выдохнул Саня почти с восхищением. — Сафрон же их посеял.

— А Толя нашёл. — Приятель затрясся в беззвучном смехе. Его послеполуденная тень качалась в такт на вытоптанной земле, напоминая взъерошенный цветок чертополоха-переростка на тощем стебле. — Помнишь, когда Сафрон тебе зуб выбил?

Пришёл черёд Сане помрачнеть.

Дело было в мае. Как обычно, Саня, Толик и Витька Пряник играли за школой в машинки из бумаги. У каждого они были свои, но у Сани — лучше всех. Он и раскрашивал их так, что обзавидуешься. По колченогому столу гоняли его «Феррари», «Макларены» и «Бенеттоны». Смотреть на них было порой интереснее, чем играть. Саня выигрывал чаще всех.

Так и в тот раз. Болиды Сенны, Шумахера и Риккардо Патрезе раскидывали добротные, но неброские авто соперников, когда на трек зловещей тучей легла чужая тень. Толик с Пряником прижухли, но увлечённый Саня спохватился, лишь когда из-за его плеча простёрлась рука и сгребла машинки с трассы. Кулак Кинг-Конга сжался и смял тетрадочных гонщиков.

Саня действовал быстрее, чем думал: вцепился в святотатственный кулак, ещё не зная, чей он. Тотчас второй кулак, брат первого, огрел Саню по затылку. Саня попытался вскочить, но Сафрон — кто же ещё? — схватил его за вихры и приложил лицом о стол, где сбились в кучку остатки бумажного автопарка. За губами хрустнуло, резануло, и рот наполнился противным вкусом застоявшейся минералки. Метнувшийся к верхнему ряду зубов язык нащупал дыру. А Сафрон навалился и принялся возюкать Саню лицом по столу. Старая шелушащаяся краска обдирала щёки, как наждачка. В ужасе, ошеломлении и злобе Саня наугад двинул локтем и угодил Сафрону по яйцам. Сафрон охнул, отвалился, и Сане удалось вывернуться. Его физиономию облепили чешуйки краски, из дюжины царапин выступали алые бисеринки. Пряник удрал. Толик сжался по другую сторону стола. Саня выплюнул осколок зуба и сцепился с врагом. После колебаний присоединился и Толик.

Сафрон снова вышел победителем. Раскидал пацанов и обратил в бегство, хотя и сам не горел желанием их догонять. Матерясь, остался выискивать что-то у столика.

Позже стало ясно, что именно. Лишившись чёток, Сафрон, и прежде не ангел, вконец осатанел. Благо, наступили спасительные каникулы. Целых три месяца свободы — которые, увы, прошли, как проходит всё хорошее.

— А чё сразу не сказал? — спросил Саня, невольно ощупывая языком скол на зубе.

— Повода не было. — Толик поигрывал чётками, совсем как некогда — прежний хозяин.

— Шилклопер — он и в Африке Шилклопер, — беззлобно подколол Саня, а Толик показал ему жест, подсмотренный в американских фильмах — средний палец.

— Ну, готовы слушать план?

— Погодь, ты серьёзно? — встрял Даня. — Это… Это же убийство.

Толик пристально посмотрел на друга, и Даня вдруг увидел, каким тот станет лет через тридцать. Увидел лицо упрямца, одновременно жестокое и лукавое, с замёрзшей на переносице рубленой складкой.

— Но он же не умрёт, — ответил Толик холодным чужим голосом. Голосом взрослого. Призрачный палец коснулся сердца Дани, поддел, надавил. — Он просто исчезнет. Насовсем.

***

Этот дом должен был стать первым в череде девятиэтажек нового микрорайона на окраине захолустного городка Млечь Тульской области. Увы, судьба распорядилась так, что он же оказался и последним. К закату Перестройки, надолго поставившем крест на расширении города, успели возвести восемь этажей из девяти. Советскую империю постиг крах, и один из её осколков влетел в девяностые, которые позже назовут лихими. Жизнь за зелёным забором, опоясывающем стройку, тоже закипела лихая. Техника разъехалась. Стройматериалы растащили. В брошенных вагончиках, медленно сжираемых ржавчиной, как лишаём, по ночам предавалась порочным удовольствиям алкашня. В рвах под фундаменты копился мусор, цвела вонючая болотистая грязь и квакали лягушки. А восьмиэтажная девятиэтажка денно и нощно буравила хмурым взглядом безотрадный пейзаж. Как единственный гнилой зуб в десне титана, умершего до начала времён и разлагающегося под тоннами