Даня заспешил по лестнице, подгоняемый чувством, будто за ним наблюдают из-за дверей. Или наблюдают сами двери. Воняло крысами.

На втором этаже лампочки не было вовсе, но прежде чем Даня успел потеряться во тьме, с липким чмоканьем приоткрылась очередная дверь, выблёвывая воспалённый, как язва, свет. Гибкий силуэт замаячил в проёме. Если у Дани и оставался шанс удрать, он его упустил.

Щурясь, Даня всмотрелся и узнал Толика. А Толик узнал его.

— Ну привет, — протянул Толик развязным тоном, прежде ему не свойственным. — Сколько лет, сколько зим.

«Тридцать, — подумал Даня. — И ещё столько же тебя б не видеть»

— Проходи! — Прямоугольник света расширился. — Через порог не здороваются.

Без всякого желания Даня ступил на изжёванный половик и пожал прохладную потную ладошку. Крепче запахло крысами.

— Не разувайся, тут не прибрано.

Теперь Даня мог лучше разглядеть бывшего друга детства. За время мотыляний по группам поддержки он насмотрелся на опустившихся личностей, и Толик вписался бы в их круг как родной. Жизнь одарила его мешками под глазами, нездоровым румянцем, прилипшим, будто крапивница, к впалым щекам, синевой щетины с росчерками бритвенных порезов и ранними морщинами. Внушительный нос съехал набок. В уголках глаз скопилась грязь. Толик улыбался — почти безостановочно, как убедится Даня, — не стесняясь демонстрировать жёлтые, словно свечные огарки, зубы, и покашливал. Сквозь эти искажённые временем черты проступало, точно неупокоенный дух, лицо пятиклассника, которого Даня некогда знал. Тот пятиклассник любил животных, взрывал вместе с друзьями самодельные бомбочки и маялся от носового кровотечения. Сердце Дани сжалось, но взгляд скользил дальше, выхватывая новые подробности: забранные в хвост волосы, черноту которых разбивала седина, спортивная куртка на размер больше с оттопыренными невесть чем карманами, затёртые джинсы с китайских развалов…

— Не робей, Данька, — подбодрил Толик, подслеповато моргая. Из его рта тянуло нутряным, скисшим — запах голодного брюха. — Чего как не родной?

Даня почувствовал щекотку капли пота, ползущей по шее за воротник.

— Сань!

— Ну брось, Данька, сразу прям так, чего ты? Щас чай поставлю, ликёрчик там есть, за встречу, ну…

Даня вспомнил, что перочинный нож, единственное его оружие, остался в машине. Руки сжались в кулаки.

— Ты что затеял? — скрывая страх за грубостью, начал он. Толик с гримасой «право слово, не возьму в толк» попятился, одно плечо ниже другого. Даня покосился на дверь: не закрылась ли.

Открыта. Теперь точно бежать.

Вот тогда из комнаты в конце коридора и раздался голос — тот самый. Узнаваемый:

— Лэндо, я здесь!

Даня отстранил Толика и без раздумий бросился в зал.

Липкий желтушный свет стекал с пыльной люстры по пергаментным, сморщенным, как кожица подгнивших яблок, обоев. Добрую треть противоположной входу стены, там, где в иных подобных квартирах красуется его ворсейшество ковёр, занимали иконы. Они были так плотно подогнаны друг к другу, что зрелище напоминало выставку скворечников. Среди скорбных ликов святых затесалось чёрно-белое фото круглощёкой женщины в рамке. Ни шкафа, ни серванта — у другой стены громоздились картонные коробки, на которых была навалена зимняя одежда. А в побитом молью, обтянутом дерюгой кресле в центре комнаты сидел брат. На Даню накатило давно забытое головокружительное ощущение: словно он смотрит в зеркало.

— Это правда ты, Сань?

— Правда, — ответил Саня. Его широко раскрытые глаза остекленело смотрели, не мигая. Руки покоились на подлокотниках.

Даня кинулся к креслу, замер, робея, а потом, больше не сдерживаясь, стиснул Саню в объятьях, давясь подступившим к горлу комом:

— Прости это всё моя вина мне так жаль так жаль…

Брат похлопывал его по спине, и пальцы сновали от шеи до поясницы, словно изучая.

Сзади послышалось деликатное кряхтение.

— Сердце не нарадуется. — Толик. — Славненько. Ну я чайку поставлю, а вы, получается… Не видались-то сколько!

Покашливая, он скрылся на кухне. Даня сморгнул слёзы с ресниц и опять взглянул на Саню. Головокружение не улеглось, но делалось привычным.

— Я ослеп, — сказал брат. Пресёк новый поток извинений Дани взмахом руки. — Ничего. Вот мои глаза.

Он обратил к Дане ладони, бледные, словно брюхо пещерных рыб. На правой лежало что-то маленькое, плоское, остроносое. Алое. Бумажная «Феррари» из их детства. Даня не заметил, как и откуда она очутилась на ладони брата. Заворожённый, не мог оторваться от неё.

Наконец Саня бережно сомкнул пальцы, скрывая чудо. Они казались длинными и гибкими, точно имели лишние суставы и могли гнуться во все стороны. В голове Дани сделалось пусто.

— Родители развелись, — произнёс он невпопад. — Мама умерла.

— Да. — Саня и бровью не повёл. Даня совсем потерялся. О чём ещё сказать спустя тридцать лет? Про ковид, Украину и твиты Медведева? Black Sabbath распались, но Metallica по-прежнему даёт жару? Вышли ещё шесть частей «Звёздных войн», три из которых — зря? Он женат на бывшей токсикоманке, их детей зовут Даша и Кир, и он всё никак не свозит их в парк с механическими динозаврами?

Вопрос вырвался сам собой:

— Что там было?

Лицо брата мазнула тень — рябь на чёрной воде, помехи в эфире.

— Бесконечность тьмы, — ответил он после долгого молчания. — Тьма бесконечности. И их творцы. Не хочу об этом.

Его пальцы впились в плешивые подлокотники.

— А опасность? — Даня окинул комнату взором, будто угроза таилась здесь, среди этих стен с жухлыми отслаивающимися обоями. — Ты говорил, тебя преследуют. Кто?

— Я называю его Хароном. — Голос Сани сделался едва слышен. — Как лодочника из мифов, который переправляет души мёртвых через Стикс. У этого, правда, нет ни лодки, ни реки, и он даже не старик… но он стережёт.

Саня вскинул голову, словно услышал нечто, доступное ему одному.

— Он идёт по следу. Времени мало.

Комната опять поплыла перед глазами Дани. Он огляделся. Стали ли тени по углам глубже и объёмней? Болотисто-зелёное пятно плесени на подоконнике — случайно ли похоже на рогатую сплюснутую башку? Отчего колышутся паутинистые занавески, если в закупоренной квартире нет сквозняка? И холод — аж в пальто зябко.

За спиной раздалось виноватое «кхе-кхе». Даня едва не подпрыгнул.

— Бойцы вспоминали минувшие дни. — Толик стоял в дверях, поглаживая впалый живот. — Чаёк подоспел. За встречу-то, а?

— Толик обещал мне помочь, — сказал Саня, лишая Даню возможности отказаться. — Но прежде мы должны помочь ему. Иди. Он объяснит.

— Объясню, объясню. — Толик изобразил лицом угодливую радость. — А то! — И бесшумно растворился в полутьме коридора. Без малейшего желания Даня последовал за ним.

— Руки если мыть, то в кухне, — бросил на ходу Толик. — Ванная занята.

На кухне Даня осторожно присел на край табуретки. Здесь не хотелось дотрагиваться ни до чего — всё казалось