Я прижимаю ладони к его щекам и подбородку и целую его, причем очень медленно.

Он закрывает глаза. Его губы сразу реагируют на прикосновение моих. Он протягивает руки, чтобы привлечь меня к себе. Но я останавливаю его.

– Нет, – шепчу я. – Не шевелись.

Он опускает руки.

– Ложись, – продолжаю я.

Он повинуется.

Я начинаю целовать его повсюду. В щеки. В подбородок. В кончик носа и между бровями. Потом весь лоб и по линии скул. Каждый сантиметр на его лице получает свой поцелуй. Короткие нежные поцелуи говорят гораздо больше, чем смогла вы я сама выразить словами. Я хочу, чтобы он понял это сам, таким способом, который доступен только ему. Он обязательно прочувствует глубину эмоций за моими движениями. Я хочу, чтобы он знал это и никогда не сомневался во мне.

И я не тороплюсь.

Мои губы перемещаются на его шею, и он начинает задыхаться. Я ощущаю аромат его кожи, наслаждаюсь его вкусом, провожу пальцами по груди, одновременно осыпая поцелуями тело. Он пытается дотянуться до меня, и мне приходится попросить его остановиться.

– Пожалуйста, – прошу я, – я хочу сама почувствовать тебя…

Я ласкаю его руки.

– Не сейчас. Еще рано.

Мои руки находятся уже у его брюк. Он резко раскрывает глаза.

– Закрывай глаза, – приходится напоминать мне.

– Нет, – с трудом выговаривает он.

– Закрывай глаза.

Он отрицательно мотает головой.

– Ну хорошо.

Я расстегиваю пуговицу на его штанах. Потом стремительно справляюсь с молнией.

– Джульетта, – выдыхает он. – Что…

Я стягиваю с него штаны.

Он садится в кровати.

– Ложись. Ну пожалуйста.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

И наконец снова ложится на спину.

Я стягиваю с него штаны. Швыряю их на пол.

Он остается в трусах.

Я вожу пальцам по шву мягкого ситца, повторяя контур его боксерских трусов, особенно меня интересует их средняя секция. Он дышит так часто, что я слышу его дыхание и вижу, как взволнованно поднимается и опускается грудь. Он крепко-крепко зажмурился, голова откинута назад, рот чуточку приоткрыт.

Я снова нежно касаюсь его.

Он едва сдерживает стон, поворачивает лицо и зарывается в подушки. Его тело дрожит, руки хватаются за простыни. Я глажу его по ногам, хватаю их чуть выше колен и раздвигаю, чтобы целовать внутреннюю сторону его бедер. Вожу носом по его коже.

Он выглядит так, как будто испытывает боль. Чудовищную боль.

Я нахожу резинку на его трусах. Стягиваю их.

Медленно.

Медленно.

Ниже бедер обнаруживаю ту саму татуировку.

а д п у с т о е м е с т о

в с е ч е р т и з д е с ь

Я целую каждую буковку.

Сцеловывая прочь всех его чертей.

Сцеловывая прочь всю его боль.

Я сижу на краю кровати, упираясь локтями в колени и закрыв лицо ладонями.

– Ты готова? – спрашивает он меня.

Я поднимаю на него взгляд. Встаю. Встряхиваю головой.

– Дыши, любимая. – Он стоит передо мной, нежно гладит меня по щекам и подбородку. Глаза у него ярко горят, взгляд четкий, полный уверенности во мне. – Ты восхитительная. Ты исключительная.

Я пытаюсь засмеяться, но у меня ничего не получается.

Уорнер прислоняется ко мне лбом.

– Бояться нечего. И беспокоиться тоже. Ни о чем не стоит горевать в этом преходящем мире, – тихо говорит он мне.

Я отклоняюсь назад, в моих глазах немой вопрос.

– Это единственный способ существования, известный мне, – поясняет он. – В мире, где можно в основном только горевать и в котором так мало хорошего, что можно было бы забрать с собой. Поэтому я ни о чем не горюю, зато забираю все.

Я смотрю в его глаза целую вечность.

Он шепчет мне на ухо:

– Зажги, любовь моя. Зажги.

Уорнер назначил общий сбор.

Он говорит, что это стандартная процедура, при этом солдаты являются в обычной черной форме.

– При этом они не будут вооружены, – добавил Уорнер.

Кенджи, Касл и все остальные придут наблюдать. Они будут невидимы благодаря Кенджи, но говорить сегодня буду только я одна. Я сказала им, что хочу стать лидером сама. И поэтому мне хочется рискнуть первой.

Итак, все решено.

Уорнер выводит меня из дверей своей спальни.

В коридорах пусто. Солдаты, охраняющие его комнаты, отсутствуют. Они уже собрались внизу и ждут его прибытия. Итак, реальность, к которой мы все так стремимся, начинает разворачиваться именно в эти минуты.

И неважно, каков будет результат моего сегодняшнего выступления, я начну действовать в открытую. Это станет посланием от меня к Андерсону. И я знаю, что оно обязательно дойдет до него.

Я жива.

Я использую твою собственную армию, чтобы выследить и затравить тебя.

И я сама убью тебя.

Одна мысль об этом уже делает меня счастливой.

Мы заходим в кабину лифта. И Уорнер берет меня за руку. Я сжимаю его пальцы. Он улыбается мне. Неожиданно лифт останавливается, и мы выходим в коридор. Там я вижу еще одну дверь, которая ведет на крышу, перед которой простирается открытый двор, где мне приходилось когда-то стоять самой.

Как странно, рассуждаю я, что вернулась именно на эту площадку, но уже не в качестве пленницы. И я больше ничего не боюсь. Хотя я держу за руку того же самого блондина, который приводил меня сюда и раньше.

Какой странный все же наш мир.

Уорнер немного колеблется, прежде чем выступить вперед. Он смотрит на меня в ожидании подтверждения моей готовности. Я киваю. Он отпускает мою ладонь.

И мы вместе делаем шаг вперед.

От собравшихся внизу солдат слышатся негромкие возгласы удивления.

Определенно, они меня помнят.

Уорнер вынимает маленький сетчатый усилитель голоса из кармана и один раз прижимает его к губам, потом зажимает в кулаке. Теперь его голос прогремит на всю собравшуюся толпу.

– Сектор Сорок пять, – начинает он.

И солдаты тут же меняют свое положение. Правый кулак взмывает вверх и ложится на грудь, левая рука расслаблена, опущена вдоль туловища.

– Чуть больше месяца тому назад, – продолжает он, – вам говорили, что мы выиграли битву против группировки сопротивления под названием «Омега пойнт». Вам говорили о том, что мы разрушили их главную базу и уничтожили оставшихся мужчин и женщин на поле боя. И вам было велено никогда не сомневаться в силе и мощи Оздоровления. Мы непобедимы. Нас нельзя превзойти в военной силе и контроле гражданского населения. Вы должны были поверить в то, что мы представляем собой будущее человечества. И его единственную надежду.