— Вы нас подслушивали? — Зверева резко обернулась к нему. — Вы?

Он густо покраснел.

— Так получилось, я не хотел.

— Возможно, это мы сами слишком громко говорили, — быстро согласилась она, но глаза ее недобро блеснули. — Значит, сами виноваты.

— Майя Тихоновна сегодня утром уговаривала вас не совершать какой-то опрометчивый поступок.

— Это к делу не относится.

— К какому делу? — Кравченко наблюдал за ее лицом — черты его ожесточились, Зверева начинала гневаться, и это ему не нравилось, потому что гнев-то был напускной, а под ним скрывалось… Эх, прав, Серега, искренности мало в людях.

— К тому, чем вы так интересуетесь: к моему несуществующему завещанию. Заверяю вас: мы говорили совершенно о другом.

Кравченко видел, спрашивать: «О чем вы говорили?» — бесполезно. И он заметил, тяжело вздыхая:

— Ее убили спустя час после вашего разговора.

Певица молчала.

— Марина Ивановна, а что за деньги отвозила в Красково Майя Тихоновна? Она вам еще за завтраком об этом напомнила, — спросил он после вынужденной паузы.

— Деньги? Ах это… Это она имела в виду дела нашего благотворительного фонда: помощь сиротам, детским домам, школам-интернатам. Этим занимается наш фонд при Русском музыкальном обществе, председателем которого я являюсь. В Краскове тоже есть детское учреждение, ну и когда еще в прошлом году Майя ездила туда по моим делам насчет дачи, я попросила ее отвезти туда уже не помню какую сумму. Таким же образом мы помогаем многим: направляем субсидии в детские дома в Москве, в Твери, в Самаре и Санкт-Петербурге. Недавно вот оборудование для родильного дома в Люберцах закупили в Бельгии, сейчас хотим организовать приют-приемник для сирот на Ярославском вокзале.

— Ясно и с этим, — Кравченко кивнул. — А теперь последнее. Опишите, пожалуйста, только по возможности более детально, что произошло в музыкальном зале перед тем, как Майя Тихоновна пошла смотреть телевизор. Вы ведь были там?

— Конечно, мы все были. Дима сел к роялю и порезался. Эта жуткая шутка с бритвой…

— Нет, Марина Ивановна, это случилось позже. Итак, вы собрались в зале и к роялю села Майя Тихоновна. Ну вспомнили? Сереж, что она исполняла?

— Прокофьева, — ответил Мещерский.

— Ах да, отрывки из «Ромео и Джульетты», это, наверное, единственное, что она помнит наизусть без ошибок. — Зверева скорбно улыбнулась. — Я ее приучила все вещи читать с листа, мы на сцене в молодости были с ней как единое целое, она была первоклассным аккомпаниатором, а самостоятельно исполнить не смогла бы и…

— Итак, вот она закончила играть и закрыла крышку рояля. Встала. Сосредоточьтесь, пожалуйста. — Кравченко улыбнулся ободряюще. — Вспоминайте. Она сказала, что хочет посмотреть «Времечко» или.., что там было по ящику?

— «Иванов, Петров, Сидоров», — снова подал свою реплику Мещерский.

— Да, она очень любила эту передачу. Она вообще разную ерунду любила смотреть. Вообще жить не могла без телевизора. Даже разговаривала с ним вслух иногда, спорила — это было так забавно. — Голос Зверевой дрогнул.

— Майя Тихоновна пошла к двери. Ну? Кто-то выходил следом за ней, а потом возвращался? — Кравченко следил за ее лицом, но на нем ничего не отразилось.

— Я не помню, Вадим.

— А что вы сами делали в это время?

— Бог мой, мне все время кажется, что я стояла у рояля и вытаскивала эту окровавленную мерзость из клавишей, хотя, вы говорите, это было позже… Ну да, я точно не помню… Точно: я сидела и разговаривала с Егором. Хотела встать и подойти к… Нет, я так и осталась сидеть рядом с ним.

— Но все-таки, кто-то выходил из комнаты. Подумайте.

Зверева провела рукой по глазам.

— Кажется, да.

— Кто же?

— Агахан. Я сказала ему, чтобы он зажег камин.

— Это вы еще за завтраком ему сказали, — напомнил Мещерский.

— За завтраком? Ну значит.., хотя мне кажется, это все-таки было именно там, в зале, и он пошел… Но я вечно все забываю, повторяю по десять раз. Мои ко мне уже привыкли, не сердятся.

— На вас нельзя сердиться, Марина Ивановна, — сказал Мещерский. Он все еще не мог отойти от ее «Вы нас подслушивали?», и это выдавал его обиженный тон.

— Не сердятся, Сережа, только на детей и слабоумных, — она смотрела на озеро. — Как холодно тут. И уехать из этой сырости теперь нельзя. Мы здесь точно в плену, в заточении.

— А что сказал вам прокурор, когда вас допрашивали? — поинтересовался Кравченко.

— Что он сожалеет о том, что такие ужасные вещи могут происходить в моем доме. А я ему сказала, что я не только сожалею, но.., но лучше бы мне умереть, чем выносить такой позор и такую муку. Я просто не знаю, что мне делать. Как жить теперь? Я все думаю: ЗА ЧТО? Почему именно со мной такое происходит? Что стало причиной того, что все так внезапно рухнуло?! Неужели эти деньги?

Эти проклятые деньги?

— Может быть, дело не только в ваших деньгах.

— А в чем, Вадим? Вы знаете, в чем? Нет? И я не знаю.

Как же жить человеку дальше, если он даже не знает, что происходит в его семье?! Когда он не знает, что творится в сердцах тех, кого он любит, кому всегда хотел только добра?! Когда он чувствует, что все, все идет прахом, почва уходит из-под ног?!

— Вам страшно, Марина Ивановна. В такой ситуации это вполне естественно. Но мы здесь и находимся для того, чтобы вы чувствовали себя…

— Мне уже не страшно, молодые люди. — Она выпрямилась. — Что-то сломалось во мне. А может, наоборот — срослось, окрепло. Мне уже совсем не страшно, а только… больно. Сердце болит. А страх уже умер.

— Ну все равно, так даже лучше. — Кравченко был сама решительность. — Однако сейчас мы с вами все же обсудим кой-какие меры относительно вашей личной безопасности…

— Ах, оставьте вы это. — Она махнула рукой и пошла по бетонке к дому. — Оставьте, пожалуйста, эти глупости.

— Марина Ивановна, но мы настаиваем, дело очень серьезное, в вашем доме — опасный преступник, и вы должны быть осторожной, вы должны с нашей помощью…

— А я сказала — оставьте… Это мои дела, моя семья, и я не позволю, чтобы.., я не нуждаюсь ни в чьей опеке, не нуждаюсь ни в каких идиотских телохранителях. Я просто хочу, чтобы мне сказали, КТО УБИЛ, и все, ясно? Я хочу знать только, КТО и ПОЧЕМУ. А потом уж… И не смейте за мной ходить! Я не переношу, когда что-то делают мне назло!

— Я провожу вас только до дома, Марина Ивановна. — Мещерский, двинувшийся за нею следом, отступил в тень. — Уже поздно. Если вам неприятно мое общество, подождите здесь, я схожу за Егором. Но одну я вас не отпущу. Так мне его позвать?

Кравченко не понравился и ее взгляд, кинутый в сторону Мещерского, и ее тон, когда она ответила очень спокойно и холодно: