— Думали? — Зверев смерил собеседника взглядом. — Обо мне многие, знаете ли, думают. Это прямо удивительно, насколько моя скромная персона тревожит чужие мысли. Прежде письма на телевидение пачками приходили. Женщины все писали одинокие, девицы: «У вас па-атрясающий голос, я много думала о вас». Да, Вадим, бывало и такое… Ладно, все прошло-миновало. И осталось только то, что осталось.

— Мне казалось, она любит вас.

— Алиса? Ну да. Вернее, именно так ей кажется. Но видите ли, верить тому, что ей кажется, — пустое дело.

Она же у нас патологическая лгунья.

— Как это? — Кравченко насторожился.

— А так. Лжет всегда, во всем и всем, даже себе самой.

Она с детства жила в мире своих фантазий. Потом выросла, но за их рамки так и не вышла. Из таких женщин романистки выходят — разные сопли с сахаром сочиняют, а у нее таланта нет. А не врать она уже не может — это уже инстинкт, твердо усвоенный рефлекс.

— Я не понимаю вас, Григорий Иванович.

— Я сам прежде не понимал. Потом дошло. Она вам про Альберто Сорди рассказывала?

— Да.

— Очень характерно для нее. Выдумывает про него разные небылицы. Например, всех уверяет, что он едва не разрушил брак Феллини с Мазиной, в которую влюбился потому, что они с ней были ровесниками.

— Да, что-то в этом роде помню. И что же?

— Все ложь. Но она сама в это страстно пытается верить. А все потому, что… Когда нет ничего своего за душой, приходится выдумывать своего собственного героя.

А еще ей кажется, что я похож на Сорди и поэтому в меня стоит влюбиться.

— Она плачет вон там, — Кравченко кивнул на окна зала. — Это тоже ложь, по-вашему?

Зверев молча глотнул из бутылки. Потом они оба увидели падающую звезду — она чиркнула по небосводу, как мел по черной доске, и погасла, утонув в озере за верхушками сосен.

— Эта девчонка неравнодушна только к одному-единственному человеку, но она никогда в этом не признается даже самой себе. — Зверев потер подбородок с упрямой ямочкой. — И этот человек — моя сестра. Прежде девчонка ее боготворила, теперь ненавидит, но это одно и то же чувство, только с другой стороны.

— Она ненавидит Марину Ивановну? — Кравченко нахмурился. — За что?

— За то, что понимает — ей никогда не стать такой, как моя сестра. Прежде, в детстве, когда Алису спрашивали, на кого она хочет быть похожа, она отвечала: «На папину жену Марину». Что ж, не сотвори себе кумира — мудрейшая истина. Дети вырастают, и, когда им становится ясно, что кумир — это кумир, а они — это всего лишь они, идола своего хочется сбросить с пьедестала. Но это удается не каждому, и тогда… В общем, это сродни пресловутому комплексу неполноценности. Я не силен в психологии, поэтому не назову это правильно, но вы меня, думаю, и так поймете. Алисе кажется, что она меня любит только потому, что я ЕЕ брат, человек, похожий на свою сестру; да к тому же еще и похожий на Сорди, который в юности своей тоже жил с женщиной гораздо старше себя и тоже боготворил ее: знаменитую, умную, редкую, талантливую — она была очень известной театральной актрисой. Но вместе с тем именно потому, что я родная кровь Марине и так на нее похож, меня особенно приятно ткнуть зажженной сигаретой в грудь и посмотреть при этом мне в глаза — очень ли это мне… — Зверев кашлянул, помолчал секунду. — Короче, Лисенок — человек сложный. Вообще ваше поколение, Вадим, какое-то не такое. Не вывихнутое, а… мне представляется, что это сплошные вивисекторы какие-то. Копаться во всем любите, как дитя в потрохах у куклы. Мы были, знаете ли, менее любопытными. Нас учили, что боль — это боль, а не приправа к половому акту.

— Григорий Иванович, а может, Алиса просто завидует своему брату, ну и злится на весь мир?

— Петьке? В чем же?

Кравченко помолчал.

— Мне Марина Иванова рассказала насчет усыновления.

— А, это… Старая история. И потом, там все ведь чисто формально.

— Мало ли! Но факт-то остается: Алисе предпочли брата, и предпочла та, которую.., которую Алиса любила с детства. Петру достанется все, его рассматривают как будущего главу семьи, а ей…

— Да будет вам известно, Вадим, деньги вообще не интересуют Лисенка. Это, может, одна из самых поразительных и привлекательных черт этого юного и сложного существа: полное бескорыстие. В наше время это трогает, знаете ли. Не кривите саркастически губы — это святая правда. Алиса просто никогда ни в чем не нуждалась и поэтому, как ни странно, привыкла к деньгам, перестала обращать на них внимание. А после того как она заболела язвой…

— Но все равно, пусть не с корыстной точки зрения, но предпочтение, оказанное Мариной Ивановной Петру, могло ее озлобить.

— На Петьку она злиться долго не может: она его жалеет и презирает, но потом снова жалеет. Несчастный он малый в самом деле. Совершенно закомплексованный мальчишка. Я его прежде пытался расшевелить, сделать из него мужика, но.., все без толку. А с Алиской они очень близки, она ведь часто живет у него в квартире, хозяйство ведет. Думаю, они так и будут вместе колупаться, если с браком у нее ничего не выйдет. Петька, наверное, одну ее и любит из всей нашей большой и дружной семьи. Любит потому, что она — вылитая мать, даже, говорят, по характеру чрезвычайно похожа.

— Вы Петра в детстве из колодца вытащили?

— Точнее, свалиться помешал. Но это тоже старая история. Ни он, ни я об этом вспоминать не любим. — Зверев снова глотнул из бутылки. — К нашему делу это не относится, а вот.., насчет вашего сообщения, Вадим… Вот что для меня остается загадкой: когда она успела запихнуть бритву в клавиши? Мы же все находились в зале, все на глазах, так сказать, происходило…

— Ну, это секундное дело, ловкость рук и… А все-таки, Григорий Иванович, если это сделала Алиса, почему она так поступила? Чем ей Корсаков помешал?

— Димка? А кто вам сказал, что эта бритва предназначалась ему? — Зверев пожал плечами. — Прекрасно помню: Майя кончила играть и отправилась к ящику. А к роялю подошла Марина. Бывает у нее такая минута, когда хочется сесть за инструмент и.., не играть, не петь даже, а просто услышать звуки, поговорить на своем собственном языке — особенно когда на душе тяжело. Некоторые берут любимую книгу, Марина садится играть…

— Но ведь она не стала играть.

— Не стала. Но мы все думали, что станет. И ждали, но тут пришел Егор и… Кстати, Алиса столкнулась с ним в дверях. Она выходила из зала. А потом, спустя минут пять, мы услышали, как она кричит.

В освещенном окне зала появился силуэт: Алиса, прижавшись лицом к стеклу, смотрела в сад. Зверев наклонился и поставил бутылку на траву.

— Вадим, вы хоть что-нибудь понимаете, что у нас тут происходит? — спросил он тихо.

— Нет.

— А милиция, как вы считаете?

— Тоже, думаю, нет. Они, правда, надеются, что будут понимать больше после дактилоскопической экспертизы, если узнают, в чьих именно руках находились щипцы. — Кравченко искоса следил за выражением его лица.