— Наверное, это была лучшая «Травиата», какую мы слушали вместе с МАЙЕЙ. Пласидо Доминго спел весь дуэт, держа свою Виолетту на руках. Я потом спросила, как ему удалось в таком положении петь так мягко, а он ответил: «Это что, в юности в Мехико я вытворял еще и не такое, когда готовился стать тореадором». Пласидо всегда любил прихвастнуть. А Майя обожала его, просто без слез слушать не могла, говорила, что он — мужчина ее мечты. — Зверева рассказывала все это без всякого выражения, на одной ноте, словно по книге читала. Кравченко и Мещерский осторожно присели на диван. — Пласидо очень страстный человек, — продолжала Зверева. — Он великий артист, игра у него в крови. Когда в Сан-Франциско мы пели с ним «Самсона и Далилу», он так входил в образ, что мне становилось тревожно. Майя говорила: «У вас все так реально, так серьезно, словно вы и вправду любовники…» — Голос Зверевой пресекся. — ОНА всегда садилась на пятый ряд, не в ложу, а в партер. Сбоку у прохода. И я знала: она там — хотя и в зал не смотрела. Я вообще не смотрю в зал — голова кружится…

— Ребят, выпить хотите? — хриплый голос из глубины комнаты. В кресле в углу — Зверев. На полу рядом с ним бутылка. — Налить?

— Спасибо, нет, — отказался Кравченко, — Марина Ивановна, можно с вами поговорить? Прямо сейчас?

— Отчего же? Можно, говорите, — за сестру ответил, Зверев, причем в голосе его слышались женские интонации: дубляжник словно бы передразнивал сестру, но так осторожно, что это было едва заметно. — Мы, наверное, как всегда, лишние? Ну, уже уходим, не волнуйтесь. Лисенок, айда.

Зверева отпустила падчерицу.

— Пойдемте. — Она с усилием встала сама и медленно направилась к двери.

— Ты куда? — еле слышно спросила Алиса. — На улице сыро, ты не должна…

Зверева наклонилась и взяла с дивана длинный шерстяной жакет.

Приятели следовали за ней молча. Спустились вниз, миновали темный сад. Зверева сама открыла калитку — та скрипнула в тишине. Они шли по бетонке к озеру.

— Марина Ивановна, в вашем доме — УБИЙЦА. — Кравченко объявил это так, словно это была бог весть какая тайна.

— Да, — она даже не оглянулась.

— Человек, убивший вашего мужа и вашу подругу, — кто-то из ваших самых близких.

— Да, — слово упало в траву, как клок ваты, глухо, — я знаю. Я давно это знаю, пыталась обмануть себя, видит бог — пыталась, все зря.

— Так нам продолжать искать его? — Кравченко остановился. Остановилась и она.

— Это моя семья. Отнимите ее у меня и все — пустота.

Ничего больше не останется, конец всему…

— Нам продолжать искать убийцу, Марина Ивановна? — повторил и Мещерский. — Мы сделаем, как вы скажете.

— Да, да, да! — Зверева закрыла лицо руками. — Я хочу знать: почему. А потом уже.., потом…

— И вам нечего нам сообщить в связи со всем этим ужасом? — Кравченко приблизился к женщине.

— Гриша настаивает, чтобы я вызвала сюда адвоката.

Немедленно. — Она отняла руки от лица. Глаза снова сухие, лихорадочно блестящие. Уставшие плакать. — Но ведь адвокату надо что-то объяснять. А я не могу. Не в состоянии. Мне самой надо сначала ну хотя бы.., понять.

— И простить, да? Прежде чем обращаться к адвокату-защитнику, простить самой? — Мещерский вспомнил ее разговор со Зверевым.

— Простить? Простить такое?! — Она быстро пошла вперед. Они держались позади на полшага.

— Марина Ивановна, помните, вы разрешили, если понадобится, задавать вам даже нетактичные вопросы.

Можно? Время пришло, — голос Кравченко был таким, словно он говорил с больным ребенком.

— Я хочу к озеру. Здесь в лесу душно. Боже, я просто здесь задыхаюсь!

От воды поднимался молочный туман, сочащийся промозглой сыростью. Зверева зябко поежилась.

— Марина Ивановна, ответьте нам, только честно.

Андрей собирался уезжать в то утро?

Услышав первый вопрос Кравченко, она вздрогнула.

— Уезжать?

— Он якобы поделился этим своим намерением с…

— С кем?!

— Неважно с кем. Так он хотел уехать или нет?

— Н-ну, у него, возможно, было плохое настроение, хандрил, может быть. Это и прежде случалось, у него был непростой характер. Но потом все прошло.

— Потом — это когда?

— Когда.., когда он уходил от меня. Когда я виделась с ним в последний раз, там, на террасе.

— А что произошло между вами?

— А что обычно происходит между мужем и женой, молодой человек? Вы не догадываетесь? — Зверева повысила голос. Кравченко кашлянул.

— Ясно. Так почему же в то утро у Андрея было плохое настроение?

— Потому что мы немного повздорили. Оба были виноваты, начали накручивать себя из-за сущей ерунды.

Потом все прошло. Мы помирились.

— А эта ерунда, из-за которой вы ссорились, случайно, не имела отношения к вашему завещанию?

Зверева зорко посмотрела на приятелей.

— Ах вон оно что… Вот что вы имеете в виду… Нет, не имела.

— Это правда, Марина Ивановна? — Кравченко нахмурился. — Это очень важно, и мне не хотелось, чтобы вы ввели нас в заблуждение.

— Я не имею привычки лгать, молодой человек. Это правда.

— Вам неприятна эта тема, простите великодушно.

Я заметил, вы и раньше старались обходить ее стороной.

А кстати, почему?

— Потому что говорить абсолютно не о чем.

— То есть?

— У меня нет и никогда не было никакого завещания.

— Но Елена Александровна сказала нам, вернее, вон Сереге, что вы и вызываете нас сюда специально, чтобы мы были рядом на случай разных непредвиденных обстоятельств, когда вы огласите свою волю и…

— Оглашать нечего, Вадим. Действительно, сначала у меня была мысль его написать: сразу же, как я узнала о выигранном процессе. Но потом я отказалась от этой идеи.

Хотела сначала.., в общем, отказалась, и все.

— Марина Ивановна, в таком случае после смерти вашего мужа наследником всего вашего имущества является ваш брат.

— Нет.

— Нет? — Кравченко прищурился. — Но по закону это именно так.

— По закону после моей смерти все достанется только одному-единственному человеку — моему сыну.

— Вашему сыну?!

— Да, моему приемному сыну. Усыновленному мной.

— Новлянскому?!

— Да.

— А.., а как же Алиса?

— Когда был жив их отец, мы все вместе решили, что, когда Пете исполнится пятнадцать, я официально оформлю усыновление. Их мать тоже дала на это согласие.