Когда на парковку въехал отец Майкл, я уже решила, что если из-за Шэя Борна не состоится мое первое свидание со времен скитания евреев по пустыне, то я сама казню его.

Я удивилась, что Руфус хотел, чтобы я одна встретилась с губернатором Флинном. Еще больше меня удивило то, что он считал, будто отец Майкл станет уклоняться от этого разговора. Однако Флинн не был уроженцем Новой Англии, он был выходцем с Юга и предпочитал непринужденность помпезности.

«Он ожидает, что ты придешь к нему просить отсрочку казни после суда, – размышлял Руфус. – Так что, возможно, тебе удастся захватить его врасплох».

Руфус предложил, чтобы вместо юриста с ним побеседовал представитель духовенства. И после двухминутного разговора отец Майкл обнаружил, что губернатор Флинн слышал его проповедь на прошлогодней Рождественской мессе в церкви Святой Екатерины.

В здание законодательного собрания штата нас провел охранник. Мы прошли через металлоискатели, после чего нас сопроводили в кабинет губернатора. Здание производило странное жутковатое впечатление; наши шаги по лестнице отдавались ружейными выстрелами. Поднявшись на площадку, я повернулась к отцу Майклу.

– Не говорите ничего провокационного, – прошептала я. – У нас всего одна попытка.

Губернатор сидел за письменным столом.

– Входите, – вставая, сказал он. – Рад увидеть вас вновь, отец Майкл.

– Благодарю, – ответил священник. – Польщен тем, что вспомнили меня.

– Знаете, вы прочитали проповедь, не вогнавшую меня в сон, и поэтому попадаете в весьма малочисленную категорию духовных лиц. К тому же вы руководите молодежной группой в Святой Екатерине. Год назад у сына моего соученика по колледжу начались какие-то проблемы, и он стал ходить в эту группу. Джо Каччатоне?

– Джои, – поправил отец Майкл. – Хороший парнишка.

Губернатор повернулся ко мне:

– А вы, должно быть…

– Мэгги Блум, – протянув ему руку, представилась я. – Адвокат Шэя Борна.

Я никогда прежде не стояла так близко к губернатору. Когда я видела его по телику, он казался выше.

– Ах да, – ответил губернатор. – Печально известный Шэй Борн.

– Если вы исповедуете католицизм, – обратился к нему отец Майкл, – то как можете мириться с казнями?

Я удивленно взглянула на священника. Разве я только что не просила его не говорить ничего провокационного?

– Я выполняю свою работу, – ответил Флинн. – Есть много всякого, с чем я лично не согласен, но должен поступать профессионально.

– Даже если человек, которого собираются казнить, невиновен?

Взгляд Флинна посуровел.

– Суд признал его виновным.

– Приезжайте и поговорите с ним, – заявил отец Майкл. – Тюрьма в пяти минутах езды отсюда. Выслушайте его, и тогда скажете мне, заслуживает ли он смерти.

– Губернатор Флинн, – наконец обретя дар речи, вмешалась я, – во время… исповеди Шэй Борн сделал признание, говорящее о том, что некоторые детали его дела не были в свое время обнародованы, что смерти жертв произошли случайно, когда мистер Борн, по сути дела, пытался защитить Элизабет Нилон от сексуальных домогательств ее отчима. Мы полагаем, что, отсрочив казнь, успеем собрать улики, доказывающие невиновность Борна.

Лицо губернатора побледнело.

– Я полагал, священники не могут подвергать исповедь огласке.

– Мы обязаны это сделать, если может быть нарушен закон или если жизнь человека в опасности. Здесь мы имеем оба фактора.

Губернатор сложил руки, вдруг приняв холодный вид:

– Ценю ваше участие – как в религиозном, так и в политическом аспекте. Я приму вашу просьбу к сведению.

По его тону можно было понять, что нам отказано. Кивнув, я встала. Отец Майкл взглянул на меня и тоже поднялся. Мы попрощались с губернатором за руку и понуро вышли из кабинета. Мы молчали, пока не покинули здание. Над нами простиралось усыпанное звездами небо.

– Итак, – заговорил отец Майкл, – полагаю, это значит «нет».

– Это значит, надо выждать и посмотреть. Что, вероятно, означает «нет». – Я засунула руки в карманы пиджака. – Что ж, раз уж весь мой вечер пошел насмарку, назову его ночью…

– Вы не верите в его невиновность? – спросил отец Майкл.

– Не очень, – вздохнула я.

– Тогда зачем вы собираетесь сражаться за него?

– В детстве, когда я просыпалась двадцать пятого декабря, – это был обычный день. В Пасхальное воскресенье моя семья была единственной в кинотеатре. Причина, по которой я сражаюсь за Шэя, – закончила я, – в том, что я знаю, каково это – когда вещи, в которые ты веришь, делают из тебя аутсайдера, подглядывающего за другими.

– Я… я даже не представлял себе…

– Еще бы! – улыбнулась я. – Парни на верхушке тотемного столба никогда не видят то, что вырезано внизу. Увидимся в понедельник, отец.

Идя к машине, я чувствовала на себе его взгляд, словно это конус света или крылья ангелов, в которых я никогда не верила.

У моего клиента был такой вид, будто его переехал грузовик. Почему-то, пытаясь уговорить меня спасти его жизнь, отец Майкл совсем упустил из виду, что Шэй начал заниматься членовредительством. Его лицо было покрыто коростой и синяками, руки, накрепко прикованные к поясу после фиаско прошлой недели, расцарапаны.

– У вас кошмарный вид, – шепнула я Шэю.

– Когда меня вздернут, вид будет еще хуже, – прошептал он в ответ.

– Нам надо поговорить. О том, что вы рассказали отцу Майклу…

Но закончить фразу я не успела, потому что судья вызвал Гордона Гринлифа для произнесения заключительного слова.

Гордон тяжело поднялся:

– Ваша честь, данное дело – пустая трата времени членов суда, а также средств штата. Шэй Борн – приговоренный преступник, совершивший двойное убийство. Он совершил самое гнусное преступление в истории штата Нью-Гэмпшир.

Я взглянула на Шэя из-под полуопущенных ресниц. Если его слова – правда, если он видел, как насилуют Элизабет, то оба убийства становятся самозащитой и были совершены по неосторожности. Когда он был осужден, тесты ДНК не были еще распространены. Возможно ли, что сохранился какой-нибудь обрывок ковра или обивки дивана и тест подтвердит рассказ Шэя?

– Он исчерпал все правовые меры на всех уровнях, – продолжал Гордон. – Штат, первый округ, Верховный суд. А теперь он отчаянно пытается продлить себе жизнь, подавая фальшивый иск, утверждающий, что он исповедует какую-то фальшивую религию. Он добивается, чтобы штат Нью-Гэмпшир и его налогоплательщики соорудили ему специальную виселицу, что позволило бы ему подарить свое сердце семье жертвы – людям, к которым он внезапно воспылал чувствами. Он определенно не испытывал этих чувств в тот день, когда убил Курта и Элизабет Нилон.