Вдох-выдох.

Воображение – гнилая паскуда, на скорую руку набрасывает перед внутренним взором эскиз в белых тонах.

Белый корсет, страстно обнимающий хрупкий девичий стан. Нежный пышный подол, кружащийся по кругу. Темные волосы под тонкой сеткой фаты. И сама она, подносит к дивным своим губам нежный букет из незабудок. А губы смеются…

Ком в горле разрастается с каждой секундой все сильнее.

Просто потому что сложно представить невесту, которая будет красивей.

Я и три года назад так думал, но сейчас…

Казалось бы, что может произойти с девушкой за три года?

Она может поправиться, похудеть, заболеть, сменить стиль, неудачно покраситься.

А еще – она может созреть.

Как ягода вишни – налиться сочностью красок на всех волнительных изгибах.

Три года, жалких три года… И когда стервозная девчонка успела стать женщиной? Да еще и такой, от которой у меня в зобу все дыхание сперло?

Раньше просто её хотел, до озверения.

Сейчас – в считанные секунды очутился в шкуре ревнивого сопливого мальчишки.

И вместо нормального взрослого разговора… получил шокером.

Поделом!

– Папа, – Антошка пыхтит и теребит меня за рукав, – так что? Ты хочешь жениться на той тете?

Интересно, как дети это ощущают? На каком простейшем эмпатическом уровне это для него очевидно?

– Я бы хотел, малыш, – покачиваю головой, – но она не согласится.

– Из-за меня, да? – Антон мрачнеет еще сильнее. – Тетя Наташа говорила, что только дура согласится чужого приемыша воспитывать.

Ох, уж эта тетя Наташа из квартиры сверху…

Многодетная мамаша, которая и слыхом не слыхивала про планирование семьи, и с кулаками бросалась на наряд полиции, приехавший за её дебоширом-муженьком. Ей бы про свою семью думать, а не лезть в нашу.

Ладно, зайду к ней после того, как уложу Антона. Скажу пару ласковых.

– Нет, Антоний, – у меня выходит ухмыльнуться, но как-то кривовато, – думаю, ей-то ты бы как раз понравился.

– А чо ей тогда надо? – бесцеремонно интересуется Антоний, у которого все просто, как табуретка. И поди-ка ему объясни, что я и сам с удовольствием задал бы Холере этот вопрос.

Вместо ответа щекочу Антона в бок.

– Мороженое. Ты не выбрал. Или ты другой десерт хочешь?

– А тут есть? – Антон заинтересованно высовывает нос у меня из-под руки.

– Вон, целая витрина десертов, – киваю к дальнему краю барной стойки, – дуй, выбирать.

Боже, благослови сладкоежек. Их так просто отвлечь от того, что на их неудобные вопросы кое-кто не хочет отвечать.

Черт бы побрал этот шокер.

Тело, испытавшее шокирующие ощущения, еще некоторое время будет дергаться от каждого чужого движения.

А уж от вибрации телефона в кармане брюк я чудом не подскакиваю.

Что, неужели Холера так быстро прислала обещанную декларацию?

А нет.

Это Васнецов.

Птичка-обломинго тоскливо покрякивает у меня за плечом. Я отчаянно хочу замотать её клюв скотчем. У принятых три года назад решений обратной силы нет.

А Холера…

Она верно сказала. Нас ничего не связывает. Как бы меня ни бесил этот факт.

– Ну и как оно прошло? – Васнецов звучит так, будто уже готов выезжать, чтобы под покровом ночи вынести из гостиницы труп убиенной Холеры в каком-нибудь ковре.

Я стреляю глазами в сторону Антония, но он накрепко влип – наморщив лоб, отчаянно выбирает между клубничным чизкейком и яблочным пирогом. Это вечный выбор, он во время этих страданий ничего не слышит.

– Хреново прошло, – и все-таки я выкручиваю голос и спускаю почти до шепота.

– Не удалось поговорить?

– Ну, почему, – ухмыляюсь криво, – удалось. Только разговор пошел через одно место.

– Она показалась мне сегодня серьезной, повзрослевшей, – задумчиво роняет Егор, – неужели только показалось?

– Она ни при чем, – признаю неохотно, – это я… не сдержался.

– Ты? – удивленно произносит Васнецов.

Удивительный человек. Иногда мне кажется, что он обо мне слишком хорошего мнения. А ведь столько лет меня знает.

– Она была не одна, в гостинице, – мрачно откликаюсь, ломая пальцами зубочистку, – я это… не оценил.

Это, конечно, краткое описание спектра прошедших через меня эмоций. С самого начала, когда она тянула руки к тому мажористому утырку. В процессе, когда он прикасался к ней, разминал хрупкие плечи, прикрытые лишь тонкими лямочками её сарафана, целовал…

Я даже не задавался вопросом, что она могла в нем найти.

Парня этого я видел в ресторане и до того, как он вышел в соседний зал. И официанточки от него млели, только так. Кажется, парочка чуть не подралась за право его обслуживать.

Если вывести деньги из уравнения, на стороне нынешнего кавалера Холеры однозначно была молодость и независимость. И я не мог этому ничего противопоставить.

Внутри – темно и голодно. Мне бы сейчас Холеру, я бы выпил её кровь до последней капли. Она сделала выбор, я сделал выбор…

Только Антошкина светлая макушка и помогает уцепиться и удержаться от очередного приступа ярости. Я помню, что выбирал. И сразу понимал, что обратного пути не будет.

– Может, и хорошо, если она не вернется, – устало замечаю, – пока она у нас училась, было даже слишком весело.

– Ну, конечно, – саркастично парирует Васнецов, – конечно, хорошо. Хорошо, что автор проекта, который можно подать на президентский грант, выбирает другой университет. Ну и сколько годных абитуриентов после её победы зимой рванет поступать в СПАТУ, а не к нам?

Да, я знаю, на что он надеялся.

На то, что я уже переболел.

На то, что я выкручу на максимум обаяние и дипломатичность и залью Холеру медом по самые уши, чтобы она не забирала документы из МСТУ.

Потому что мы оба видели конкурсный проект, благодаря которому Холера этой весной засветилась на одном из федеральных студенческих конкурсов. Амбициозный, дерзкий, смелый проект, сделанный на конкурс «ЭкоСтолица». Пусть сыроватый – но проработай, углуби, отшлифуй – и хоть завтра неси в Москва-Сити, соблазняй инвесторов.

– Чего ты хочешь от меня, Егор? – спрашиваю отстраненно, сдвигаясь ближе в сторону кассы. Там Антон уже выбрал пирожное, и бармен его даже уже ему подал вместе с маленькой ложечкой.

– Юл, мы оба с тобой знаем, что ты можешь уболтать кого угодно, если захочешь.

– Если захочу! – подчеркиваю бесцветно, оплачивая счет за десерт.