Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Садитесь за стол. Я сам приготовлю. У меня есть только черный, — открыл он шкафчик над мойкой.
— Это хорошо, — пробормотала я, поправляя Аришке одеяло.
Все это время она и не думала засыпать. Тихонько лежала в переноске, разглядывая новый для себя мир. Интересно, что она видела вокруг? Уже потихоньку начинала концентрироваться на чем-то одном, но все равно взгляд ее гулял.
— А вы за здоровое питание? — поинтересовалась я, чтобы заполнить тишину.
— Я? Нет, — ответил он, а я ощущала, как на его губах появляется улыбка. — Я люблю все вредное, но вам ведь сейчас многое нельзя.
Я стыдливо покраснела от такого намека. Он лишь мельком взглянул на мою грудь, чтобы точно дать понять, о чем говорит. Естественно, он имел в виду кормление, но мне почему-то стало не по себе. А еще я растерялась. Растерялась, потому что он входил в мое положение даже в таких мелочах, как еда. Представив, как он сейчас будет давиться сухой гречкой и безвкусной рыбой, я его пожалела.
— Я могу вам что-нибудь приготовить. Другое, — дополнила я свой ответ, так и не притрагиваясь к еде.
— Зачем? — удивленно вскинул он брови, выключая чайник еще до того, как свисток набрал полную мощь и напугал бы Аришку. — Я неприхотливый.
Ели в молчании. Старалась не выглядеть совсем деревней, но хотелось быстрее разделаться с поздним ужином и уйти обратно в комнату. Я прямо-таки ощущала себя помидором под его изучающим взглядом. Павел не скрывался — смотрел на меня в открытую, и его это вообще не смущало.
— Давайте я помою посуду? — спросила я, когда с едой было покончено.
Аришка ворковала, что-то рассказывая, а мужчина смотрел на нее с каким-то детским восторгом и беззастенчиво передразнивал.
— Зачем? Для этих дел есть посудомоечная машина, — ответил мужчина, убирая при этом тарелки в раковину.
Поставив на стол кружки, сахарницу и вазу с печеньем, он вновь внимательно оглядел меня, будто выискивая что-то такое, что было ведомо только ему.
— Рассказывайте, что у вас приключилось? — обратился он ко мне так легко и так… Будто в душу наступил. Нельзя же быть таким бесцеремонным.
— А можно я не буду ничего рассказывать? — осторожно спросила я, не желая расплачиваться за помощь неблагодарностью. — Мы завтра уедем, честное слово. Нам бы только утра дождаться.
— Хорошо, — коротко ответил он, вставая из-за стола.
— Спасибо, — прошептала я сдавленно. — За все.
Наверное, я его все-таки обидела. Забрав с собой кружку, я взяла переноску и отправилась обратно в комнату. Павел шел чуть позади. Уже в спальне он сухо объяснил мне, как открыть розетку, но поблагодарить его за помощь, я не успела. Мужчина вышел и закрыл за собой дверь.
— Я дура, да? — тихонько спросила я у Аришки.
Дочка пробормотала что-то невнятное, но мне показалось, что она снова меня ругает. Где-то там в ее словах пряталась фраза: «А есть сомнения?» — но об истинном смысле я могла лишь догадываться. Проверив памперс, я обработала кожу присыпкой. Когда прочищала нос, она чихнула и посмотрела на меня с недовольством. А что поделать? Мне это тоже не нравится.
Ползунки натягивать не стала. В комнате было достаточно тепло. От царапок мы давно избавились — еще в недели три, а потому Аришка осталась только в боди. Его и одеялка будет достаточно.
— Ну что? Сделаем последний рывок? — поинтересовалась я, перекладывая ее на живот.
Всегда удивлялась любознательности малышей. Для них каждый день — это новое открытие. Аришка уже старалась держать голову, пыталась приподниматься на руках, но, как и все малыши, быстро уставала, поэтому так называемые тренировки мы делали короткие, но проводили часто в течение дня.
Ариша вообще меня поражала. Она родилась семимесячной и первый месяц провела под куполом, но за этот же месяц легко набрала вес до двух килограмм. Когда нас выписали домой, счастью моему не было предела. Я не любила больницы. Да и кто их любит? Наедине с ребенком как-то спокойнее.
В развитии она нисколько не отставала от других деток, которые родились в положенный срок. Все делала как по часам, согласно своему возрасту. Первые недели я до трясучки боялась, что она может умереть, но постепенно этот страх притупился. Нет, не ушел совсем, потому что, когда она родилась, я вдруг поняла, сколько смертельных опасностей поджидало ее буквально за каждым углом, но со своими страхами я научилась справляться самостоятельно. В конце концов, она не первый ребенок на земле. Просто нужно избегать ситуаций, которые могут обернуться неприятными или трагичными последствиями.
— Уфф! — произнесла Аришка, будто устала, прильнув головой к пеленке.
— Что, ласточка? Потрудились, пора бы и честь знать, — перевернула я ее на спину и накрыла одеяльцем.
Не снимая халата, быстро юркнула под холодное одеяло. Горел только бра, но на ночь я выключать его не стала. Пока еще спали со светом, но скорее из-за меня, чем из-за Аришки. Когда вскакиваешь посреди ночи, в темноте ориентироваться не слишком удобно.
— Ложкой снег мешая, ночь идет большая…
Я мыл посуду. Нет, не ополаскивал, чтобы поставить ее в посудомоечную машинку, а именно мыл. Где-то слышал, что это успокаивает нервы, но что-то мои личные нервы приходить в порядок не собирались. Злился. Прекрасно понимал, что у Марины какие-то проблемы, раз она даже не заикнулась о том, чтобы я отвез ее к ней домой. Не каждая согласится пойти с незнакомым мужиком к нему, а уж с ребенком и подавно, но эта птичка согласилась, из чего я смело могу сделать вывод, что идти ей больше было некуда.
И вот что сложного рассказать? Не понимал. Я ведь предлагал ей помощь. Бескорыстно, между прочим. Переночевать предложил, с мелкой посидел, об ужине позаботился. Разве не достоин я хотя бы капли доверия?
Вздохнув, я убрал чистую посуду в шкаф. Хотел уже уйти наверх, чтобы наконец посидеть над предварительным договором, но замер прямо на лестнице.
Марина пела. Пела колыбельную для своей дочки, а мне казалось, что я слышу Юлькин голос. Сил не осталось. Сев прямо на ступеньки, я тяжело привалился спиной к перилам и прикрыл веки. Если не знать, что там, за дверью, совсем чужие мне люди, можно на секунду представить, будто не было этих двух лет одиночества. Словно там лежит моя жена, укладывающая спать мою дочку.
В сердце полыхнуло болью. Говорят, что мужчины не плачут. Врут. Еще как плачут, когда от них отрывают часть их души. Когда понимают, что невозможно повернуть время вспять. Когда хоронят себя там же, на кладбище, а вместо человека остается только живой труп. Когда не понимаешь, как дальше жить.
Голос стих, а я еще долго сидел на ступеньках, ощущая одиночество, которое вернулось вместе с тишиной. Сегодня в этой квартире стало теплее, но уже завтра мне вновь не захочется сюда приходить. Когда ты один, сложно делать вид, что все нормально. Не для кого.