Он взял Доронина за локоть, отвел в сторону и тихонькоспросил:

— Что там?

— Ничего почти, — сказал Доронин, виновато морщалоб. — Одно и талдычил: чтобы к нему немедленно позвали Каху, грузина Кахупотому что время не терпит, и ему, кажется, конец…

— И все?

— Все, — сказал Доронин, пожимая плечами. —Дословно.

Стоявший поблизости Уланов, все еще глуповато ухмылявшийся впослебоевом отходняке, громко проговорил с кривой улыбочкой:

— Папиросы курил, по-турецки говорил, крокодил,крокодил, крокодилович…

Не стоило на него сейчас сердиться. Он ничего не знал, онпредставления не имел, насколько все важно, он только что вышел из боя. Кареевсдержался и ничего такого не рявкнул. Он просто глянул на Уланова так, что тогошатнуло к стене, отвернулся и быстрыми шагами спустился во двор. Как разподъезжала пожарная машина, за далеким оцеплением замаячили первые любопытные,каким-то чутьем узнавшие, что заваруха кончилась — и среди них, очень дажесвободно, могли торчать агенты боевиков, но поди ты их вычисли с маху…

На дороге попался Вася Маляренко, проводник, сообщил,улыбаясь радостно-глуповато:

— Товарищ генерал, а на Рексе ни царапины, везет ему!

— Поздравляю, — ледяным тоном бросил Кареев ипрошагал мимо безукоризненной походкой оловянного солдатика.

Подошел к «буханке», положил руку на дверцу с опущеннымдонизу стеклом и постоял, пережидая нытье слева, под ребрами. Кому как, а личнодля него наступал самый неприятный момент. Потому что докладывать предстоялоименно ему, а доложить он мог нечто прямо противоположное тому, что от негождали: из трех боевиков, находившихся в квартире, в состоянии «двухсотых»сейчас пребывают ровно три. Один перед смертью говорил по-турецки, звалгрузина… и что? А ни хрена толкового, господа…

Таким образом, начало операции ни малейших причин дляоптимизма не давало.

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.

О милый Алексис!

Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечнюбрать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, топостараюсь прислать тебе по пересылке. Такая каналья этот пророк!

Ставрополь, 17 июня 1840 г.

(Примечание автора: Шамиля удалось взять только черездевятнадцать лет…)

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину

Мой милый Алеша.

Я уверен, что ты получил письма мои, которые я тебе писал издействующего отряда в Чечне, неуверен также, что ты мне не отвечал, ибо яничего о тебе не слышу письменно. Пожалуйста, не ленись; ты не можешьвообразить, как тяжела мысль, что друзья нас забывают. С тех пор, как я наКавказе, я не получал ни от кого писем, даже из дому не имею известий. Можетбыть, они пропадают, потому что я не был нигде на месте, а шатался все время погорам с отрядом. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дралисьштыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось наместе — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где былапотеха, час после дела еще пахло кровью. Когда мы увидимся, я тебе расскажуподробности очень интересные, — только бог знает, когда мы увидимся. Ятеперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешьмне писать, то вот адрес: «на Кавказскую линию, в действующий отрядгенерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг». Я здесь проведу до конца ноября,а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Черное море или вТифлис. Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык ксильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы непоказались приторными.

Пятигорск, 12 сентября 1840 г.

Грузовая машина, с натугой катившая по безлюдным местам, тос «зеленкой», то с голыми скалами по бокам, выглядела убого и даже жалко: хотяи не напоминала знаменитый санитарный автомобиль, антиквариат из «Кавказскойпленницы», но все же за километр видно было, что возраст у нее преклонный.Потрепанный «ГАЗ-51» с глухой квадратной будкой, обитой посеревшей жестью безвсяких надписей…

Вид у машины был настолько местный, настолько раздолбанныйи, даже можно смело сказать, бичевский, что серьезного басмача, окажись онпоблизости, этот агрегат вряд ли заинтересовал бы — зачем?

А между тем потрепанный фургон вел себя странно. Время отвремени одна половинка его задней двери приоткрывалась, не особенно широко, иоттуда прямо на ходу выпадала фигура в камуфляже, сфере с забралом, хорошовооруженная и оснащенная. Фигура мастерски приземлялась на полусогнутые, тут жезаваливалась на бок, перекатом уходила в лесок, под защиту деревьев и какое-товремя лежала там неподвижно, как камень, присматриваясь и прислушиваясь: незаметил ли кто? Тем временем дверца захлопывалась, таратайка ехала дальше. Ачерез небольшой промежуток времени все повторялось: в полуоткрытую дверцубесшумно десантировалась очередная фигура в камуфляже, шустрым перекатомисчезала в «зеленке», и как не было никого на дороге, не верите — обыщитевсю округу…

Эти нехитрые манипуляции повторились ровно шесть раз —к месту были доставлены две тройки. Тот, что выпрыгнул первым, по диспозицииоказался последним — и, пригибаясь, держа палец на курке, двинулсяпараллельно дороге, в ту сторону, куда уехала машина. Вскоре встретил второго,и они двинулись дальше уже вдвоем, а там и втроем… И так пока не собрались всешестеро. И Вовка Уланов, стоя на невеликой полянке, тихонько пропел:

— Шесть ворчунов пошли на парад, один хотел отстать,его заметил штурмовик, и их осталось пять…

— Не накаркай, Менестрель, — сварливо отозвалсяДоронин.

Полковник Рахманин без особой необходимости, просто порефлексу командира, проворчал:

— Разговорчики… Пошли.

Они углубились в лес слегка растянутой цепочкой, чуткие инапряженные, как волки на переходе, готовые всякий момент огрызнуться свинцом вответ на любое недружелюбие. Шаг был скорый, но без суетливости, стволыпривычно развернуты, как полагается: первый целит вправо, второй влево, и такдалее, «елочкой», тактика старая и эффективная, применяется обеими враждующимисторонами.

Рация имелась, но ее согласно приказу пока отключили вообще,ради полной секретности. В определенной степени они сейчас чем-то напоминаликосмонавтов на Луне: в случае чего полагаться приходилось исключительно насебя, свои, неважно, вертолеты или солдаты, находились достаточно далеко.

А впрочем, на дворе стоял не двухтысячный год и даже не дветысячи четвертый. С тех пор переменилось многое, в том числе и тактикапротивника: давненько уж по лесам и горам не хаживали мало-мальски крупныебанды, достойные названия «отряд». Большей частью по безлюдным местам тихонечкопроскальзывали мелкие группы, частенько в пару-тройку человек — а ужтакие-то против возглавляемой полковником шестерки не пляшут.