в которой я сплю. Солнечное сияние становилось всё ярче и ярче, до меня стали доноситься какие-то голоса. Потоки света уже пронизывали меня насквозь, и я всей кожей ощутил, как он льётся на меня, но почему-то совсем ледяной.

Я резко вынырнул из сна оттого, что не смог вдохнуть: то, что я принял за заливающие меня лучи, оказалось ледяной водой, которой меня окатили. Потом уже Ютер рассказал, что я очнулся только после пятого ведра. А в тот момент, раскрыв глаза, я ничего не понимал, глядя на нависшее надо мной строгое лицо с орлиным носом и мясистыми губами. Я всё никак не мог сообразить, что же обозначает это лицо, в голове крутилось одно лишь имя – Намус Грод.

Судья-дознаватель ордена св. Литке господин Намус Грод прибыл в Слиабан утром на следующий день после праздника и пребывал в ярости: оба разведывателя, высланные вперёд него, чтобы тайно прощупать обстановку и настроения, потерпели неудачу. И если Ютер просто преуспел меньше обычного, то я вляпался, как желторотый птенец.

Сегодня полдня я провалялся на жёсткой кровати в гостевом помещении ордена в ратуше. Сквозь тонкую стену я слышал, как переминается с ноги на ногу стражник у двери моей комнаты. Неужто я полностью утратил доверие судьи-дознавателя? Действительно, что значат годы успешной работы по сравнению с одним провалом. Но гордиться и вправду было нечем. Из вчерашнего вечера я мало что помнил: лишь смутно ярмарку, хороводы и танцы на площади. Потом – как пошёл провожать ту женщину, что торговала травами… А дальше – полный провал. Даже имени её не мог вспомнить. Зачем я пошёл с ней, что это за женщина, что мне от неё было нужно?..

К тому времени, когда день перевалил за середину, разум мой всё-таки прояснился и я отошёл от дурного сна. Чувствуя себя, как нашкодивший мальчишка, я всё-таки пошёл к Намусу Гроду. Стражник неотступно следовал на шаг позади. Но, как показывает опыт, стыд и угрызения совести ещё никогда не помогают в работе. Другое дело – трезвая оценка произошедшего и работа над ошибками. Поэтому, когда мой наставник всё-таки меня принял, я высказал ему разумное, как мне казалось, предложение: мне следует пройти вчерашним маршрутом, и, быть может, это пробудит в моей памяти воспоминания.

Судья-дознаватель испепелил меня взглядом, но дал добро. Конечно, отправился я не в одиночку, а вместе с Ютером и в сопровождении двух солдат-«светлячков». На месте, действительно, события прошедшего дня стали понемногу возвращаться, и я вновь обрёл уверенность в своих силах. Мы пересекли площадь, которая хранила обильные следы вчерашнего праздника: множество оброненных и втоптанных в землю вещей так и остались бесхозными. Под краснеющими клёнами лежали и сидели в вальяжных позах люди, напраздновавшиеся больше других и не сумевшие добраться до дома.

Ноги сами вывели меня на улицу, которой я шёл вчера. Как же звали эту женщину? Я был уверен, что Ютер отлично знает её имя, но мне очень хотелось вспомнить самому, избавиться от этого наваждения. Что-то скрипучее, будто бы птичье, мелькало у меня в памяти, не давая зацепиться. Какое-то «кхе-кхе»…

Вот здесь мы свернули направо и закатное солнце высветило нежной зеленью её тёмно-серые волосы. Я осмотрелся, вспомнил шершавые, окрашенные травами руки, запах полыни и чего-то сладкого…

«Кирхе-Альма!» – вдруг само собой вспыхнуло в голове.

Я уже более уверенно пошёл дальше. Вот и улица, которая налево ведёт к складам и месту третьего убийства, а направо – в тот тупик, где на перевёрнутой телеге мы рассуждали о сути ведовства.

И стоило только мне успокоиться и решить, что я всё-таки в своём уме, как пейзаж заставил меня в этом всерьёз усомниться: вчерашнего тупика как не бывало. Там, где я помнил перевёрнутую телегу и дворик с одинокой лестницей, сегодня стояла сплошная стена крупного здания. «Закрыто и больше не работает» – гласила надпись над заколоченной дверью, нисколько не проливая ясности на то, что здесь было раньше.

Чертовщина!

– Ютер, – обратился я к напарнику, – ты где меня нашёл вчера?

– Здесь и нашёл, вот прямо под табличкой «Закрыто». Растянулся ты тут, стало быть, и храпел на весь переулок.

– Ты что, не видел тупика на месте этого здания?

– Йоген, ты головой вчера не бился часом?

– Издеваешься. Посмотри лучше через стёклышко своё, может, что покажет?

Откровенно говоря, у меня оставалась надежда только на этот артефакт.

– Ничего нового, – разрушил мои надежды Ютер. – Хочешь, сам посмотри.

Я посмотрел. «Закрыто и больше не работает» звучало как приговор. Прежде чем вернуться к Намусу Гроду, я для верности залез на крышу в надежде разглядеть сверху вчерашний тупик, но и тут меня постигло разочарование: впереди ни единого просвета, сплошь крыша на крыше.

Я спрыгнул на землю, подняв сапогами пыль.

Вместе с ней в воздух поднялось маленькое серое пёрышко с радужным переливом.

В ратуше меня с напарником сразу проводили в подвал, в камеру без окна, где сидел смутно знакомый мне человек. Только основательно приглядевшись, я узнал в нём давешнего музыканта, получившего прилюдный отказ от Кирхе-Альмы.

Глядя на его опухшее лицо с заплывшим глазом и разбитыми губами, мне подумалось, что вряд ли даже вожделевшая его дочь красноносого кожевенника узнала бы в нём своего обожаемого Ситтэля-музыканта.

– Это он. Тот мужик, который ушёл вчера вместе с Альмой, – проговорил он, на удивление не потеряв ни одной буквы.

– Йоген, а ты что скажешь об этом типчике? – господин судья-дознаватель умел эффектно появляться словно из ниоткуда, заставляя нервничать даже самых спокойных.

– Его нелегко узнать сейчас, если честно, господин Грод, – я постарался не подать виду, что едва не подпрыгнул на месте, – но это однозначно Ситтэль-музыкант.

– Что ты можешь про него сказать?

– Серцеед, бабник и хороший музыкант. По крайней мере, был до того, как попал в эту камеру, полагаю. Вряд ли это последствия его ночных песнопений. Очень театрально бухнулся на одно колено перед нашей с вами искомой ведьмой, но был отбрит при всём честном народе. Пел вчера очень хорошо – весь город собрался и танцевал на площади.

Господин судья-дознаватель Намус Грод, слегка сгорбившись, обошёл сидящего Ситтэля и встал у него за спиной.

– Он и сегодня неплохо пел, – проскрипел он из-за спины музыканта. – Правда, не сразу. Но потом у нас получилась хорошая пьеса. «О Ситтэле-дурачке и Слиабанской ведьме» называется.

Музыкант молчал, пряча лицо в тени. Я очень хорошо понимал, что происходило тут сегодня утром, пока я лежал без сознания и смотрел счастливые сны.

– Я могу здесь ещё чем-то