телу Ютера и мне. Уж если умирать так, то хоть не дать сожрать себя заживо.

Пропитавшаяся кровью одежда прилипала к телу и тянула всякий раз, когда я отмахивался от вялых выпадов существа. Эта тварь ещё и играла. Больше всего я боялся, что луна скроется окончательно, и я лишусь своего единственного союзника – света.

И тут меня осенило: свет! Фонарь на поясе: сложная штука, плод долгой работы лучших мастеров. Он требовал бережного обращения, иначе мог и ослепить неудачливого владельца.

Плохо слушающейся левой рукой я отцепил фонарь от пояса. Удар, нанесённый серпом в этот же миг, уронил меня на колени. Сил блокировать уже не было. Сейчас или никогда!

Я крутанул коробку с фонарём и сделал то, чего категорически делать было нельзя: с размаху впечатал его в доски мостовой.

Кристалл разлетелся на тысячи острых режущих, обжигающих осколков, вспыхнул, как россыпь солнечных бликов, ослепил, обдал жаром…

Возмущённый удаляющийся клёкот был последним, что я услышал в тот день.

12 октября

День четвёртый, 13 октября, описан составителем данного отчёта, расследователем Бансаром Гачиком по сведениям, предоставленным орденом

То, что осталось от тела Ютера Ондаля, вынесли из переулка только наутро. На нём были обнаружены рваные и резаные раны с чернеющим усыхающим краем.

(Отчёт об осмотре тела в Приложении № 3)

Свидетелей нападения так и не нашлось. Двое солдат-«светлячков» признались в трусости и преступлении перед вышестоящим братом ордена и были подвергнуты соответствующему наказанию. Единственным утешительным обстоятельством являлся тот факт, что ещё до наступления утра они вернулись и вынесли истекающего кровью Йогена Инаштея. Возможно, именно благодаря этому ему успели оказать помощь и он прожил так долго.

Своим лекарем в Слиабане орден не располагает, поэтому был разбужен и вызван весьма уважаемый городской лекарь Биллен Гаструп.

Невзирая на своевременно очищенные и зашитые раны, уже к полудню стало понятно, что неизвестный яд съедает брата Инаштея, и обычными средствами спасти его не удастся, в то время как Намусу Гроду был необходим единственный живой свидетель нападения так называемого Слиабанского Кровопийцы.

Хотя очевидно, что Биллен Гаструп испытывал страх и благоговение перед судьёй-дознавателем, он всё-таки посоветовал тому обратиться за помощью к Кирхе-Альме и передать ей умирающего для возможного спасения. Лекарь был совершенно твёрд в своём убеждении о том, что вышеуказанная ведьма не может быть тем, кто нанёс Йогену Инаштею такие ранения.

Информацией о способе передачи находящегося в бессознательном состоянии господина Инаштея Кирхе-Альме

располагает только сам судья-дознаватель Намус Грод, поэтому не имею возможности привести её в данном отчёте. Могу лишь предположить, что и судья-дознаватель, и брат Инаштей прошли посвящение Уль-Куэло в Араинде и имели особую ментальную связь, доступную только посвящённым рыцарям ордена. Таким образом, если бы Йоген Инаштей пришёл в сознание, господин Грод получил бы глаза и уши в месте обитания ведьмы Кирхе-Альмы. В то время как, оставь он его умирать в обители ордена, он не получил бы ничего.

Но это всего лишь мои предположения.

День тринадцатый

В те несколько минут, которые я провёл в сознании в тот день, я, конечно же был не в состоянии думать о том, какой по счёту это день. Подсчитал я уже позже, когда пришёл в себя окончательно.

А в тот момент я неожиданно выплыл из тьмы так, будто бы мне удалось наконец высунуть голову из засасывающей густой маслянистой трясины. Солнечный свет, мелкими квадратиками играющий на деревянном потолке надо мной, казался глотком свежего воздуха после затхлого душного подземелья. Всё выглядело немного мутным, и я никак не мог вспомнить, какое же надо совершить усилие, чтобы сфокусировать взгляд. Я не знал и не понимал, где я нахожусь, но, честно говоря, мне было всё равно.

Рот мой открылся, как чужой, и я, будто со стороны, услышал какой-то совершенно чудовищный хрип, ни капли не похожий на мой голос. Сердце успело ударить дважды, прежде чем надо мной склонилось обеспокоенное лицо моей слиабанской знакомой. Поймав мой взгляд, она вроде бы слегка успокоилась и принялась говорить. Она твердила что-то серьёзным голосом, затем что-то радостно щебетала, но я с трудом владел, оказывается, не только глазами, но и слухом.

Что-то там было про серьёзность ранений, и что она видела такие в последний раз много лет назад, что-то про мои шансы… Но этого я уже не уловил: глаза снова заволокла тьма и мутная трясина сомкнулась над головой.

Последним, что я видел, был солнечный блик, переливающийся на кончике пера в её волосах.

22 октября

День шестнадцатый

В тот день я очнулся от какого-то звука. Первые несколько мгновений я пытался сориентироваться, и на этот раз глаза снова были мне послушны. Я разглядел и доски на потолке, и холодный, льющийся из окна свет.

Чувствовал я себя преотвратительно: на месте левого плеча словно бы образовалась дыра, остальное тело я ощущал с трудом. Звук, что меня разбудил, повторялся, но я никак не мог понять, что это: какое-то мерное поскрипывание.

Спустя какое-то время я вспомнил, что у меня есть руки и ноги, и пошевелил пальцами. Медленно повернул голову влево, вправо, осматривая комнату.

Меня окружало небольшое деревянное помещение с окнами на противоположных стенах слева и справа от меня и узенькой крутой лесенкой, огибающей каменную печь по центру. Везде под потолком висели пучки трав, какие-то веники из засохших веток с листьями. Шкурки и колючие венки на стенах. Моя кровать стояла вплотную к стене с окном, из-за чего здесь было очень светло и довольно прохладно.

Сознание моё вновь сконцентрировалось на мерном, повторяющемся звуке, и я, с трудом приподнявшись на здоровой руке, посмотрел за окно. Сквозь мутноватые мелкие стёклышки, плывя и подёргиваясь в их неровностях, к дому приближался силуэт Кирхе-Альмы. Свежевыпавший снег скрипел под её ногами, а вокруг вилось два больших чёрных пятна. Где-то я уже видел что-то похожее…

Уже снег? Сколько же я провалялся без сознания?

Ведьма скрылась где-то за домом, спустя минуту она вошла в дверь с охапкой дров под мышкой, запуская внутрь студёный свежий воздух. Следом вкатился клубок тьмы, вблизи оказавшись двумя огромными лохматыми угольно-чёрными псами.

Спустя уйму времени, когда печь раскалилась от огня и воздух в домишке прогрелся, Кирхе-Альма вручила мне огромную кружку густого бульона и села рядом. Она принялась рассказывать: говорила быстро и звонко, взволнованно поведала, как не могла очистить мои раны, как каждый раз заново они чернели, расползались нитки, которыми она меня зашивала. Как я метался