– Ты становишься поэтом! Уж не воспылал ли ты страстью?

– Я? – удивленно спросил Бенно. – С чего ты взял?

– Мне пришло это в голову, потому что ты говорил так образно. Обычно за тобой такое не водится. Пока твоя «альпийская роза» не более чем очень своенравный и невоспитанный ребенок, тебе придется еще воспитывать ее.

В этих словах слышался жесткий, саркастический оттенок, и они, видимо, оскорбили молодого врача; он ответил раздраженно:

– Отстань от меня со своими шутками! Скажи лучше, зачем ты идешь в Волькенштейнергоф. У тебя дело к барону?

– Да, но переговоры будут не особенно дружественными. Нам необходима его земля для железнодорожной линии, а он не дает ее, и мы должны были прибегнуть к нашему принудительному праву. Однако старый упрямец не унимается, он продолжает протестовать и упорно не позволяет производить на его земле какие-либо измерения. Этот человек воображает в своей ограниченности, что его отказ может к чему-нибудь привести. Разумеется, дело пошло своим порядком, а так как назначенный барону срок истекает и мы вступаем во владение, то я и иду объявить ему, что работы начнутся безотлагательно.

Рейнсфельд слушал с очень серьезным лицом, и в голосе его слышалась сильная озабоченность, когда он сказал:

– Прошу тебя, Вольф, не приступай к делу со своей обычной бесцеремонностью: право же, барон не совсем вменяем в этом пункте. Я и сам не раз старался убедить его, что сопротивление бесполезно, но он положительно помешан на мысли, что никто не имеет права отнять у него его старинное родовое имение. Он любит свой дом всей душой, и если ему действительно придется расстаться с ним, боюсь, что это будет стоить ему жизни.

– Какой вздор! Он покорится, как все неразумные люди, когда увидит, что это необходимо. Но, конечно, я буду действовать деликатно, ведь речь идет о зяте Нордгейма. Не то я не стал бы церемониться, а просто послал бы рабочих к нему в дом. Нордгейм желает, чтобы дело устроили по возможности щадя барона Тургау, потому я и взялся за него сам.

– Будет сцена, – заметил Бенно. – Барон Тургау прекраснейший человек, но неимоверно вспыльчив и горяч, когда считает себя ущемленным в своих правах. Ты еще его не знаешь.

– Напротив, я уже в Гейльборне имел удовольствие познакомиться с его первобытной натурой и сегодня приготовился к всевозможным грубостям. Впрочем, ты прав: этот человек совершенно невменяем в серьезных вопросах, и я намерен считаться с этим.

Они вошли в дом. Тургау только что вернулся домой: на столе еще лежало ружье, а подле него – две куропатки. Должно быть, Эрна предупредила его о предстоящем визите, потому что он не выказал удивления при виде инженера.

– Ну-с, доктор, – со смехом крикнул он Рейнсфельду, – вы пришли как раз вовремя, чтобы убедиться в моем непослушании: пойман с поличным! – И он указал на ружье и на дичь.

– Достаточно посмотреть на вас, – возразил Рейнсфельд, глядя на темно-красное, разгоряченное лицо хозяина, – а вы еще, говорят, плохо чувствовали себя утром.

Он хотел пощупать у Тургау пульс, но тот отдернул руку.

– Это подождет, мы успеем поговорить и после. Вы пришли ко мне в гости.

– Я позволил себе прийти, господин фон Тургау, – сказал Вольфганг, подходя, – и если мое присутствие не неприятно вам…

– Как человек, вы мне приятны, как инженер – нет, – ответил Тургау с обычной прямотой. – Очень рад видеть вас, только, покорнейше прошу, ни слова о вашей проклятой дороге, иначе я, забыв всякое гостеприимство, вышвырну вас за дверь. Ну-с, милости просим! Садитесь!

Он придвинул инженеру стул и сам сел на обычном месте. Эльмгорст с первой же минуты увидел, как трудна его задача; деликатность, какой требовали обстоятельства, будет невозможна в разговоре с этим человеком, но надо было приступить к делу, и он заговорил в шутливом тоне:

– Я уже знаю, какого отъявленного врага имеет наше предприятие в вашем лице. Мое служебное положение – худшая рекомендация, с которой я мог явиться к вам, потому я и не решился прийти один, а захватил с собой своего старого товарища для защиты.

– Эльмгорст, Рейнсфельд – ваш товарищ? – спросил Тургау, и видно было, что инженер сразу возвысился в его глазах.

– Друг детства: мы подружились еще в школе, потом учились в одном городе, хотя и выбрали разные специальности. Приехав сюда, я тотчас разыскал Бенно, и, надеюсь, мы и теперь будем друзьями.

– Мы жили здесь так мирно, пока оставались между своими, – горько произнес Тургау, – а как явились вы со своей проклятой дорогой, начались раздоры. Когда же здесь станут раздаваться свистки да грохот поездов – прощайте, покой и мир!

– Папа, ты нарушаешь условие, которое сам же поставил, и говоришь о дороге! – со смехом воскликнула Эрна. – Пойдемте, доктор, я хочу показать вам, что мне прислала кузина Алиса из Гейльборна. Это такая прелесть!

Она потащила доктора в соседнюю комнату, давая тем самым инженеру новый повод возмутиться ее невоспитанностью. Он был совершенно согласен с баронессой Ласберг – что за манера обращаться с молодым человеком, хотя бы он десять раз был врачом и другом дома!

Бенно бросил беспокойный взгляд на мужчин: он знал, о чем теперь пойдет речь, но полагался на дипломатический талант друга.

– От этой истории никуда не уйдешь, – проворчал Тургау, и Эльмгорст тотчас ухватился за его слова.

– Вы совершенно правы, барон, к ней постоянно приходится возвращаться, и, даже рискуя тем, что вы исполните свою угрозу и в самом деле вышвырнете меня за дверь, я должен представиться как уполномоченный железнодорожного общества, пришедший к вам по делу. Измерения и предварительные работы в Волькенштейнергофе нельзя откладывать долее.

– Как бы не так! – гневно крикнул Тургау. – Сколько же раз мне повторять, что я не потерплю рабочих на своей земле?

– На вашей земле? Но она уже не ваша. Общество несколько месяцев назад приобрело ее, и вы можете когда угодно получить деньги. Все давно кончено.

– Ничего не кончено! – крикнул барон, еще больше раздражаясь. – Вы воображаете, что я стану обращать внимание на этот вердикт, который представляет собой насмешку над справедливостью и которого ваше общество добилось неправедными путями? Вы думаете, я уйду из своего дома, чтобы дать место локомотивам? Ни шага не сделаю!

– Пожалуйста, не волнуйтесь! – перебил его Вольфганг. – Пока нет и речи о том, чтобы выгонять вас из дома: сейчас должны начаться только предварительные работы, сам же дом останется в вашем распоряжении до следующей весны.

– Весьма милостиво! – горько засмеялся Тургау. – Итак, до следующей весны? А весной?

– Его снесут.

Барон собирался опять вспылить, но в хладнокровии Эльмгорста было что-то такое, что против воли принудило его сдержаться. По крайней мере, он сделал попытку овладеть собой, однако его лицо еще больше потемнело, и он заговорил резким тоном: