– Ладно, хватит ржать! – заявил Брагин. – Повеселились, и будет. Война окончена, но не для всех. Для нашего отдела это удовольствие продолжается. Едем на улицу Рызваль. Все в машину! Зацепин – за руль, Коломиец – рядом. Остальные в кузов, да не забывайте, что мы не в Москве. Здесь действует режим повышенной опасности. Далеко ехать, Ханна?

– Три квартала, товарищ майор.

Булыжная мостовая была разбита. В этом районе повстанцы строили баррикады, валили фонарные столбы. Военные бульдозеры сгребали мусор к зданиям, освобождали проезд. На расчистке завалов трудились пленные немцы, бледные, покорные. Они таскали тяжелые глыбы, затравленно косились на автоматчиков.

Машина прыгала по колдобинам. Зацепин за рулем слал искрометные послания в адрес этих чертовых пражских коммунаров. Милош Горан сидел на продольной лавке, скромно потупившись, делал вид, что не понимает этих рулад. Филимонов и Марецкий больше смотрели на Ханну, чем по сторонам. Неистребима мужская природа! Понимают, что хороша Маша, да не наша, а все равно таращатся и фантазируют! Ханна начинала привыкать к этому вниманию.

– Мама меня в детстве ничему не учила, товарищ майор, – сказала она. – По той причине, что ее у меня не было. Она умерла при родах, я знаю ее только по фотографиям. Меня воспитывал отец.

– Прошу простить. Не знал. Надеюсь, с вашим папой все в порядке?

– Я бы так не сказала. Его расстреляли солдаты айнзатцкоманды Рудольфа Вессинга в конце мая сорок второго года. Эсэсовцы решили, что он причастен к подполью, и даже не стали утруждаться сбором доказательств, уничтожили его в числе прочих. А отец не был подпольщиком. Он просто иногда выводил людей из города, пару раз прятал евреев в укромном закутке подвала.

– Простите.

– Так вы же не знали. – Ханна проводила глазами колонну пленных солдат вермахта, среди которых было много раненых.

От внимания майора не укрылось, как напряглись скулы на бледном лице, в серых глазах заблестели льдинки.

– Как ваш муж относится к тому, чем вы занимаетесь? – Вопрос был глупый, ненужный, но все же вырвался.

– Уже никак не относится, – ответила женщина. – Радека убили на той же неделе, что и отца. Мы оба состояли в подпольной ячейке товарища Наумана. Нас сдал кто-то из соседей. Люди из гестапо сломали дверь, мы бежали по пожарной лестнице. Я спрыгнула вниз, а Радек полез на крышу, да еще и кричал. Он это сделал намеренно, чтобы гестаповцы побежали за ним, а не за мной. Они застрелили его, когда он прыгал с одной крыши на другую. Детей у нас, к сожалению, не было, хотя правильнее было бы сказать «к счастью».

Брагин тактично молчал. Неблагодарное это занятие, спрашивать у людей, переживших оккупацию, о судьбе их близких.

На них с каким-то подозрением поглядывал Милош. Ему явно не нравилось, что Ханна шепчется с советским офицером. Остальные на них уже насмотрелись, теперь глазели по сторонам.

Пикап покорял кривые улочки, забитые войсками. У Влада возникло такое ощущение, что военнослужащих Красной армии в городе теперь было больше, чем жителей, которые практически не выходили из домов.

Ханна повела рукой и проговорила:

– Там находится Йозефов квартал. Прежде там жили евреи, а сейчас не осталось ни одного. Они и у Градчан селились, и в Вышеграде. Держали лавочки, мастерские, занимались ювелирным промыслом, имели очень самобытную культуру. Половину немцы сразу убили, а потом устроили в квартале гетто. Гейдрих никого не щадил, Эйхман подхватил его почин. У нас было много друзей-евреев. Выжившие ожесточились, готовы были всех немцев изводить под корень. Это тоже, мне кажется, неправильно.

– Вы хорошо знаете русский язык, – сказал Влад.

– Первые семнадцать лет своей жизни я провела в Брно. Там было много ваших соотечественников, белогвардейцев, которые бежали из Крыма, с Кавказа. Там не было никакой политики, люди просто жили. Это были обычные мальчишки и девчонки. В нашей школе третья часть учащихся была из России. Поэтому я так много знаю о вас и вашей стране, выучила язык. Первого парня, который за мной ухаживал, звали Алексей. Вы знаете, у них не было зла на Россию и о советской власти они отзывались нейтрально. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы с отцом переехали в Прагу. Он работал в типографской мастерской, я училась на фельдшера, в свободное время подрабатывала.

– Ваш пан поручик очень странно на нас смотрит, Ханна.

– Не обращайте внимания. – Щеки женщины слегка зарделись. – Милош пытается оказывать мне знаки внимания, но в наше время это глупо и нелепо. Вы согласны?

– Бесспорно.

– Я не понимаю, как такие мысли могут приходить в головы? Вы тоже так считаете?

– Да, именно так, – ответил Брагин, сдвинув брови. – Подобные мысли в наше время абсолютно недопустимы. – Он украдкой показал кулак своим офицерам, которые сдавленно посмеивались и шептались.

Майор почти не шутил. Сейчас действительно не время. Да и не было в этой женщине ничего такого, что заставило бы его вспотеть.

Но объяснять это Горану, видимо, было бесполезно. Тот мрачнел, ерзал. Все его потуги проявлять равнодушие говорили ровно об обратном.

– Милошу, кстати, повезло, – сказала Ханна. – Он никогда не был женат, даже до войны. Ему не требовалось переживать за свою семью, разве что за мать, оставшуюся в Судетах. Связи с ней Милош не имел. Только недавно он получил весточку, что мама жива, хотя, по понятным причинам, не благоденствует.

– Это хорошо, – пробормотал Брагин и спросил: – Я так понимаю, местные коммунисты не особо приветствовали устранение Гейдриха в сорок втором году?

– Да, это так. Может, и не все, но большинство. Мы предлагали другие пути. А все потому, что коммунисты умеют просчитывать события и предвидеть последствия. Подполье неоднородно. Многие поддерживали лондонское правительство Эдварда Бенеша. Именно с его подачи британцы спланировали убийство Гейдриха. Отправили двух выскочек, Габчика и Кубиша. Так они даже нормально прикончить Гейдриха не смогли. Тот еще прожил несколько дней. Мы предупреждали англичан о том, что будут репрессии. Но им до этого не было дела. Не их же родные подвергались опасности. Они согласились с тем, что немцы проведут карательные акции, но они лишь усилят сопротивление оккупантам, в итоге подполье только выиграет. На деле это обернулось массовым террором! – Женщина заволновалась, ее глаза заблестели. – Людей расстреливали сотнями, без всякого разбирательства. Так погиб мой отец. Женщин отправляли в концлагеря, детей разлучали с семьями. Эсэсовцы перебили полторы тысячи людей, уничтожали целые деревни! Кубиша и Габчика тоже выследили. Они скрывались в православном пражском храме. Их убили или они сами застрелились. Это неизвестно. Заодно нацисты лишили жизни всех священников в храме, запретили в Чехословакии православную церковь, закрутили гайки и спустили всех своих ищеек на подполье. Эй, подождите! – Ханна взволнованно завертела головой. – Мы уже прибыли. Нужно сдать назад и въехать вон в ту арку.