что от любимой женщины нужна не правда, а поддержка. А еще говорят, что без женщин начало жизни мужчин было бы лишено поддержки, середина — удовольствий, а конец — утешения. Так вот, Фернанда, в конце концов, дала Пикассо и поддержку, и удовольствие, а в утешении он тогда просто не нуждался. Да и кто в нем нуждается, когда еще нет и двадцати пяти…

В то время в Париж стремились не только художники и поэты, но и циркачи, артисты и многие-многие другие творческие люди. Понятно, что все они искали славы, но находили ее лишь единицы. Остальные рано или поздно понимали, что блеск Парижа — это лишь большая и красивая иллюзия. Подобные неудачники, будучи уверенными, что все это лишь временные трудности, жили коммунами и постоянно толкались на Монмартре, считая этот район города стартовой площадкой для своих будущих успехов.

Пикассо в то время много рисовал, но жил он плохо в месте, которое называлось Бато-Лавуар (франц. — Bateau-Lavoir), что в переводе с французского означает «корабль-прачечная». По сути, это было обыкновенное общежитие на Монмартре, в котором в начале ХХ века проживали многие знаменитые ныне художники. Оно находилось на улице Равиньян, в доме 13[5].

* * *

Пикассо поселился в Бато-Лавуаре весной 1904 года, а осенью 1905 года к нему переселилась Фернанда Оливье. Прожил он там со своей собакой Фрикой до 1909 года.

Поначалу эта высокая и жизнерадостная прачка проживала по соседству, и на тот момент у них обоих за душой не было ни гроша. Впрочем, сей прискорбный факт их особенно и не заботил, ведь они были еще так молоды, а молодость — как известно, это горячка рассудка.

В Бато-Лавуаре у Пикассо была крохотная комнатка (студия), где он при свете керосиновой лампы (а когда не было денег на керосин — при свечах) писал свои картины, в том числе оранжево-зеленых «Авиньонских девиц», с которых, по сути, и начался его знаменитый кубизм. По вечерам он кутил со своими приятелями, возвращаясь в Бато-Лавуар лишь под утро и извещая соседей о своем возвращении выстрелами из револьвера в воздух.

Фернанда до знакомства с Пикассо крутила роман со скульптором Лораном Дебьеном. На излете этого романа она и познакомилась с Пикассо, чей вид — потрепанная одежда и сальные волосы — поначалу привел ее в легкий ужас. И тем не менее очень скоро она переехала из одной мастерской в другую. Дебьен не особенно преуспевал, но жилище Пикассо по сравнению с его жилищем производило поистине удручающее впечатление — в комнатушке не было даже нормальной мебели.

* * *

Итак, художник был очарован зеленоглазой и рыжеволосой Фернандой, и он пригласил девушку позировать ему. Да что там — позировать, натурщицу найти для него никогда не составляло проблемы. Но в Фернанде, несмотря на весьма скромное происхождение, чувствовалось такое изящество, что Пикассо влюбился в нее как безумный.

Как-то раз, отбросив кисти и краски, он не выдержал, резко повернулся и поцеловал ее в губы. Фернанда и не подумала отстраняться.

— Ничего не имеешь против? — спросил он.

— С какой стати?

— Но тебе следовало хотя бы попытаться оттолкнуть меня. А то я могу подумать, что могу делать все, что захочу.

Фернанда улыбнулась и жестом предложила ему не терять времени даром.

— Ты что, влюбилась в меня?

— Не могу утверждать этого, но мы же не дети. Зачем заранее устанавливать нашим отношениям какие-то рамки?

С ней все было просто и ясно, и они стали жить вместе…

Пикассо очень много рисовал. А еще больше он ревновал. Почему? Наверное, больше от тщеславия, чем от любви. Но, как бы то ни было, ревновал он по-испански сильно, и ревность его была грубая, полная одновременно недоверия и страсти.

Красавица Фернанда была чуть старше Пикассо, и он всегда говорил, представляя ее друзьям:

— Очень красивая девушка, но, правда, немного старовата…

Это у него был такой своеобразный юмор, и все, конечно же, смеялись, так как на самом деле Фернанда была удивительно соблазнительна и сексуальна. Она очень понравилась друзьям Пикассо, ничего для этого не делая специально. А Пикассо все ревновал и, не прекращая, рисовал ее, восхищенный ее прекрасным телом, экспериментируя со стилистикой и формой: то он, например, намеренно увеличивал кисть своей новой натурщицы, то неестественно укорачивал ей ноги, то нарушал пропорции головы, словно нащупывая какие-то одному ему видимые границы красоты и гармонии.

А вот «Фернанда в черной мантилье», работа 1905 года, была выполнена в самой что ни на есть реалистической манере, чего не скажешь о работах последующих. Пикассо экспериментировал, благо богатейший «материал» теперь всегда находился у него под рукой:. «Фернанда в мантилье»… «Портрет Фернанды Оливье»… Это была она: «Лежащая обнаженная»… «Женщина с грушами»… «Голова женщины»… «Бюст женщины»… И все это тоже — она.

Увлеченный пластикой своей возлюбленной, Пикассо порой доходил до гротеска и даже до полного абсурда, в своих рискованных экспериментах напоминая шокирующего публику циркача-канатоходца. Он искажал ракурсы, «разбрасывал» композицию, выворачивал плоскости. Одновременно с этим Фернанда настолько пленила его, что он, незаметно для самого себя, перешел в своем творчестве от мрачных синих тонов к более жизнерадостным серо- и золотисто-розовым. И уж совсем решительным переходом от «голубого» к «розовому» периоду (так официально называются направления творчества Пикассо) стала картина-шедевр «Девочка на шаре», которая своим появлением обязана Фернанде Оливье. У биографа Пикассо Карлоса Рохаса читаем:

«Можно предположить, что не познакомься художник той осенью с Фернандой Оливье, <…> он вернулся бы в Барселону, и все творчество, и жизнь его сложились бы иначе».

Да, в творческом поиске она была его музой, но вот в повседневной жизни все обстояло куда более прозаично. «Жалкая бедность» и «болезненная ревность» Пикассо приводили Фернанду в уныние, но еще больше угнетало ее вынужденное безденежье — неистовый испанец не позволял ей позировать другим художникам, а к ее попыткам литературного творчества относился с плохо скрываемым презрением.

Как мы уже говорили, Пикассо, обожая Фернанду, страшно ревновал ее. Позже она вспоминала, что у Пикассо был какой-то особый магнетизм, которому она просто не могла противиться. Собственно, Фернанда и не имела привычки сопротивляться. Она обожала позировать ему полулежа. Некоторые биографы на