на свое состояние, он охотно помогал неимущим, и, видя в том положение своего батальонного командира, наверное, не отказывал и ему»[76].

Жандарму стали известны факты, свидетельствовавшие о благородстве молодого поляка, собиравшегося, например, выкупить находившегося в услужении у того же Яновского несовершеннолетнего «киргизца», чтобы отпустить того на свободу[77]. Но сколько стоила свобода киргизца? Не так много – 250 рублей. Даже если Ян помогал кому-то еще, то не тысячи же на это уходили! Тысячи доставались Яновскому.

Скорее всего, в отношении командира батальона имело место не столько вспомоществование «нуждающемуся», сколько элементарная сделка. Яновский обеспечивал Яну более или менее нормальные условия проживания и службы (могли ведь замордовать солдатика) за соответствующую мзду. Допускаем, что формально подобная сделка не проговаривалась и не заключалась. Виткевичу и Яновскому было удобно сохранять внешнюю благопристойность, делать вид, в том числе для самих себя, что ничего циничного и бесстыдного не происходило. Состоятельный солдат вошел в трудное положение своего командира и занялся благотворительностью. Не наказуемо.

Другая причина – желание вознаградить Яновского за «издержки и убытки в тяжебных делах неизбежные»[78], то есть за содействие в тяжбе с матерью, которая была затеяна по наущению самого подполковника. Очевидно, ему было недостаточно тех денег, которые присылали Виткевичу, хотелось большего. Позже, в ходе следствия, он заявлял о своем бескорыстии, будто бы пекся исключительно о своем подопечном, которого семья отказывалась содержать, и нужно было исправить такую несправедливость. Примечательно, что Ян не оспаривал это объяснение, возможно, из осторожности. Мало ли как дело могло повернуться: скажешь правду, а после расплачиваться. Жандарм уедет, а батальонный останется…

На поведении Виткевича, несомненно, сказывалась его влюбленность в жену командира. Вначале имело место стремление выглядеть в ее глазах «щедрым рыцарем», а позднее – чувство жалости. Не хотелось «топить» Яновского, понимая, что жене придется разделить участь мужа. Так оно, наверное, и произошло.

С течением времени аппетиты Яновского росли. Ян выдал ему два векселя (датированные 27 февраля 1826 и 30 октября 1827 года), каждый на пять тысяч рублей, «для взыскания с доводящегося ему, Виткевичу, наследства»[79]. Чтобы обобрать солдата и его семью, годились любые средства, в том числе откровенно мошеннические. В ноябре 1827 года не лишенный изобретательности батальонный командир сочинил затейливую историю. Будто бы по вине Яна пропал сейф с казенными средствами в сумме пяти с половиной тысяч рублей. Матери Виткевича подполковник сообщил, что ее сын, «стоя ночью на часах при казенном ящике, недосмотрел, как из оного украден сундучок с 5.500 руб.». Будто бы Яновский возместил пропажу и, «желая охранить его (Виткевича – авт.) от ответственности… испрашивал содействие в уплате таковых денег»[80].

В материалах следствия указывалось, что мать Виткевича требуемую сумму перевела через Щавельскую почтовую экспедицию[81].

Одних этих денег Яновскому было мало, возникло неодолимое желание завладеть недвижимостью семьи Виткевичей, во всяком случае, ее значительной частью, и января 1827 года Ян выписал на имя Александра Андреевича доверенность «на принятие всего доводящегося ему по духовному завещанию отца его недвижимого и движимого имения с представлением полной власти распорядиться им по его, Яновскому, усмотрению»[82].

По завещанию Викторина, из пяти принадлежавших ему имений, три переходили его вдове, а два, Пошавше и Кайтула, были разделены поровну между ней и тремя сыновьями. Однако до их совершеннолетия мать имела право «безотчетно» распоряжаться оными имениями при условии, конечно, что она несет все расходы по содержанию недвижимости, выплачивает проценты по кредитам, закладным и пр.[83]

В феврале 1829 года Яновский, вооружившись доверенностью и заемными письмами Виткевича, явился в Литву, чтобы решить вопрос на месте – в Виленском губернском правлении и Щавельской дворянской опеке. Трудно сказать, вследствие умасливания чиновников взятками или по какой иной причине, но губернское правление приняло сторону подполковника, предписав дворянской опеке оказывать ему содействие и вспомоществование «в отыскивании доводящегося Виткевичу имения». Поддержало и требование о выдаче завещанного бабушкой капитала с процентами, а также описи всего недвижимого имущества Виткевичей[84]. В следственном деле было зафиксировано, что виленский губернатор, «не входя в рассмотрение правильности таковых требований», пошел навстречу мошеннику[85].

Однако затем дело застопорилось. Мать Виткевича, которой грозило разорение, неожиданно оказала сопротивление – наверняка не без помощи своего второго супруга по фамилии Нарбут, занимавшего должность подкомория, то есть судьи, ведавшего соблюдением территориальных границ между различными владениями. Главным козырем стала ее жалоба цесаревичу, давшая нужный эффект.

Константин Павлович приказал навести справки, показавшие, что дело нечисто. Поскольку речь шла о старшем офицере, подозреваемом в мошенничестве, оно было доложено Николаю I. С его согласия цесаревич направил письмо Бенкендорфу, в котором отрицательно отозвался о Яновском, намеревавшемся обокрасть пожилую женщину и «прибравшем непозволительным образом от сына ее векселя», и предложил предписать Виленскому губернатору остановить взыскание денег, «оказать ей защиту и уничтожить неправильные векселя»[86].

Бенкендорф связался с оренбургским генерал-губернатором Петром Кирилловичем Эссеном, и, ссылаясь на «монаршью волю», которую император «собственноручно изъявить изволил»[87], уведомил о начале расследования и о направлении в Орск Микулина для выяснения всех обстоятельств. Эссену было велено найти «надежного офицера» и придать его Микулину «для следствия»[88]. Такой офицер был, разумеется, найден, им стал некий подпоручик Глазов.

Хороший пример того, что правосудие в царской России не всегда было несправедливым и могло встать на защиту даже тех, кто «злоумышлял против устоев», был лишен дворянского звания и поражен в правах. Подполковника Яновского отдали под суд.

Единственным из всех исследователей, кто упоминал о «выманивании денег» у матери Виткевича, был Евсевицкий. Однако делал он это подчеркнуто нейтрально, не меняя своих позитивных оценок личности Яновского. Как бы в оправдание затеянной им аферы польский ученый приводил письмо, которое Ян получил от какого-то дальнего родственника по фамилии Нагорный: в нем рассказывалось, что отчим, мол, неправильными методами ведения хозяйства разорял Пошавше[89]. Но даже если Нарбут и впрямь неумело хозяйствовал, то как эту ситуацию могла поправить задуманная мошенническая операция? Ведь ее смысл сводился к тому, чтобы лишить мать и ее второго мужа, братьев и сестер Яна всех средств, пустить их по миру.

Если в начале следствия подозрение падало в равной степени на Яновского и Виткевича (недаром использовалась формулировка «стачка»), и Микулин констатировал их «непозволительные связи»[90], то позднее для жандармского подполковника невиновность поляка сделалась очевидной. Он пришел к выводу, что Яновский воспользовался «слабостию», «неопытностью» Виткевича и тот «попал в сети»[91].

Из отчета Микулина:

«Рядовой Виткевич имеет от роду 21