— Всади его поглубже, — напутствовала она меня. — Давай, заправь на всю длину. Не стесняйся. Покопайся в моем внутреннем мире.

И я, видит Боже, покопался.

Вместо того чтобы сказать хоть что-то в ответ, я прикусил одни ее губы и пальцами раздвинул вторые. Она сразу, с ходу задала слишком высокий, опасный темп. Подобные встряски со мной случались нечасто. Несколько раз я выскальзывал, когда она отклонялась влево или когда я сам забирал вправо, но мы поймали устраивающий нас обоих ритм — и продолжили в том же духе. Мы оба были брошены, и потому сейчас бросались друг на друга так, будто никакого «завтра» нам не светило. Она злобно рычала и болезненно стонала при моих движениях, все громче с каждым толчком; мне нравился звук ее криков, и я смеялся ей в лицо, пока она плакала. Это подпитывало, но в то же время облегчало стыд. Я бился в нее с неуместной яростью, зажав в зубах прядь мягких волос, свисающую у нее из-за уха. Выпростав руки, она вцепилась мне в спину, настойчиво брыкаясь всякий раз, когда мои пальцы порывались изучить разные уголки ее тела. Ей нужны были только мои зубы. Очень трудно трахнуть кого-то, кто хочет, чтобы ему перегрызли глотку, и не желает, чтобы к нему прикасались.

Все ее тело было в шрамах.

Кроме того, сморщенного, что тянулся вниз по шее, были и другие, тонкие, самых причудливых траекторий. «Наверное, такие можно заполучить лишь в автокатастрофе, — отметил я незамутненным краем сознания, — когда бьется лобовое стекло». Но охватившее меня безумие убивало интерес к таким подробностям. Мне было все равно. Я стал подобен дикой собаке в период гона.

Она оттолкнула меня и перевернулась, встав на колени и локти, зовя меня войти в нее сзади. По мере проникновения ее стоны превращались в болезненный, безумный вой. А я знай себе забивал сваю. Она кончила — а я все еще забивал. Кончила еще раз — мне было на это плевать, я работал, бездумно, бессловесно. Тьма освободила меня; я работал жестко и эффективно, и когда Сьюзен расползлась передо мной, улеглась плашмя на живот и дала мне делать свое дело дальше, я подумал, что, когда придет время завершить, из меня потечет красное вместо белесого и я попросту сдохну прямо здесь от кровопотери. Когда я наконец кончил, я даже не был уверен, оставалась ли Сьюзен подо мной.

…Она оделась в обжигающей темноте, не говоря ни слова. Теперь, когда акт был завершен, не было ни объятий, ни тихих разговоров, ни напрасных усилий по проявлению нежности. Мой стыд исчез. Ее движения рядом со мной были медленными и осторожными, как будто она боялась, что я могу затащить ее обратно под одеяло или, что еще хуже, попытаться приласкать. Вместо этого я лежал в постели, анализируя свои чувства; ничего определенного в голову не приходило. Тишина заполнила всю спальню, а потом Сьюзен включила свет.

— Ты был хорош, — похвалила она.

Я оделся, и мы вышли из комнаты в холл. Вечеринка переместилась на третий этаж по большей части, и сквозь стеклянные панели в потолке я видел звезды. На ум пришла тысяча пустых фраз, но я был слишком смущен, чтобы говорить. Сьюзен улыбнулась своим гостям, но прошествовала мимо них, так никому ничего и не сказав. Она приподняла подол своего платья и обмахнулась им, когда мы встали у окна.

— Господи, как жарко.

— Когда внутри столько народу, дом прямо-таки пышет жаром, — заметил я. — Кстати, я думал, бо́льшая часть местных прибрежных резиденций закрыта на зиму.

— Мы с Джордан уезжаем в Майами в следующую пятницу. — Улыбка тронула угол ее губ. — Здесь защелка заедает. Сможешь достать?..

Окно было в два раза больше человеческого роста и открывалось под хитрым углом. Прямо под ним была пара шезлонгов, установленных под гигантским зонтом во внутреннем дворике, который был просторнее, чем большинство баскетбольных площадок.

— Почему бы нам просто не спуститься и не посидеть снаружи? — предложил я.

Губы Сьюзен сжались, а в глазах сердито заплясали огоньки, но это было наигранное зрелище. Она вела себя так, будто хотела остаться с гостями на случай, если у меня, не дай боже, возникнут подозрения, что наш трах — это начало чего-то более серьезного. Я-то знал, что мне ничего не светит, и она, думаю, знала, что я знаю. Она хотела, чтобы я произвел на нее романтическое впечатление, но не приняла бы мою дружбу ни в какой форме. Я хотел прикоснуться к ней — а она мне не позволяла. Ничего общего, кроме яростной страсти, лишь на миг вспыхнувшей, у нас не было.

— Ты чего на меня так смотришь? — спросил я.

— Здесь жарко.

— Сьюзен…

— Пожалуйста, — сказала она с нажимом, — открой это чертово окно.

Я послушно схватился за задвижку и потянул ее на себя, но она не поддавалась. Не очень-то было понятно, зачем открывать именно это окно, когда другие, рядом с нами, уже были приотворены на дюйм-другой. Я дернул еще раз, посильнее — дохлый номер; я будто отпирал древний склеп с замшелым замком. Я попробовал снова, и мои мышцы вздулись под рубашкой; я поранил ноготь, когда расцарапывал бедро Сьюзен, и боль пронзила мою руку. Моя спина горела от оставленных ее коготками борозд. Еще одна попытка — и окно открылось плавно, как по маслу, будто никаких прежних усилий и не требовалось.

— Спасибо. — Сьюзен подставила лицо ветру, взметнувшему ее волосы. — Так намного лучше.

Кто-то обнял меня за талию. Запах духов Джордан заставил меня чихнуть, когда она отвела меня в сторону с понимающей, но идиотской улыбкой.

— Итак, как все прошло между вами, двумя плотоядными?

— Кровожадно, — честно ответил я и попытался вырваться, но она была пьяна и все тянула и тянула меня куда-то, что-то напевая мне на ухо. Парфюм был отвратительным и буквально высушивал мои носовые пазухи. Я зашелся в приступе кашля и оглянулся на Сьюзен, наблюдавшую за нашей борьбой.

Ее губы беззвучно произнесли слово «прощай».

И тут я все понял, и меня проняло.

Было совершенно очевидно, что она собирается сделать. Беспорядочные фрагменты в моем сознании сложились воедино со слышимым мысленным щелчком переключателей, подбирающих правильную комбинацию. Как ни странно, я испытал невероятное чувство облегчения, и тяжесть свалилась с моих плеч теперь, когда я уразумел свою роль на ее сцене. Наша связь была последним шансом пройти испытание жизнью, последним поиском любви или хотя бы принятия, и мы с треском провалили этот совместный экзамен. Господи всемогущий! Я все еще