Погружённые в молитву выглядели пугающе, почти патетически, словно приверженцы мистического культа во время ритуала. Простые и грубые лица стали отрешёнными. Это явно и был ритуал.

— Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня: они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, — но Он не внемлет им; я рассеваю их, как прах пред лицом ветра, как уличную грязь попираю их.

«О чём это они? Кого они идут разить с одними палками?»

Каспар сделал пару шагов назад и блуждающий взгляд графини утратил его из виду. Прикосновение к позвонкам шеи было внезапным, но осторожным. Он развязывал красную ленту. Наклонившись к её уху, произнёс:

— Впредь не носите ничего такого. Сейчас сядете в телегу. Когда приедем — пойдёте с Томой и Клеманс, они будут собирать вещи, выносить и сжигать. Всё очень просто. Если повезёт, управимся до конца дня и сможем зажечь серу. В худшем случае придётся доделывать завтра и жалование поступит позже.

К ночлежке ехали на двух телегах. В этом не было острой нужды, здание располагалось совсем близко, но тела мертвецов требовалось после ревизии увезти на кладбище. Вид притона заставил Клавдию, измождённую тряской, совсем пасть духом. Когда-то это была тюрьма или склад, а теперь чёрные от копоти рты окон безмолвно вопили о том, что внутри недавно буйствовали ужас, бессилие и агония и, натешившись, оставили жуткие следы своего пиршества. Полуоткрытая, словно веко мертвеца, дверь звала в засасывающую черноту. Каспар вошёл первым, за ним потянулись женщины. Перед входом лежал коврик, сотканный из ветоши, он напитался грязью и сливался с тёмным каменным полом, напоминая о себе только мягкостью под подошвами. В гулком помещении не было стен, лишь обрывки мешковины, сшитые меж собой, служили подобием перегородок. Костры для обогрева и кормёжки жгли прямо на полу, дым выходил в дыры на крыше. Одни пережидали таким образом лихие времена, а другие жили целыми поколениями, умудряясь заводить детей. Остатки этой жизни напоминали о себе разбросанными тряпичными куколками, рисунками углём на стенах, но теперь только топот крысиных стай тревожил посмертную тишину убежища.

Дождавшись отмашки, Клеманс принялась собирать всё, что попадалось под руку: обрывки материи и бумаги, хворост, подстилки и гнилые подушки с россыпями плесневых пятен. Томасин искала что-то своё, срывая перегородки. Наконец она наклонилась и за ногу вытащила труп из-под вороха тряпья.

— Собаки объели, чёрт бы их побрал, — донёсся её голос из чрева притона.

— Плохо, — отозвался Каспар, — но надеюсь, мы отловим их.

Под окнами ночлежки лениво занялся костёр, поглощая отсыревшие тюфяки и простыни. Кузов телеги, где ехали работники, стал наполняться телами разной степени сохранности. Клавдия была счастлива, что миазмы не проникают под маску, но видеть изувеченных покойников ей было невыносимо. Стараясь не обращать на них внимания, она хватала уже не нужные им вещи и носилась взад-вперёд, от костра к кучам хлама. «Разве это были люди?! — успокаивала она себя. — Это даже не звери. Скорее, насекомые. Клубки червей, личинки в осином гнезде».

Пока внутри кипела работа, у огня так и стояли с шестами мужчины.

— А они не желают нам помочь? — спросила графиня Клеманс, остановившись перевести дух.

— От костра нельзя отходить.

— Почему?

— Скоро увидишь.

Когда с уборкой было покончено, часть работников принялась заколачивать окна, вгоняя гвозди в остатки деревянных косяков. К костру стали собираться бродяги, но их тут же отгоняли. Они просились «лишь погреться», а сами так и норовили умыкнуть что-нибудь из пламени, забалтывая стоящих в обороне. Вскоре толчки шестами перестали их пугать, но один вид трости Каса с тяжёлым набалдашником, которым он невзначай похлопывал по ладони, вернул им благоразумие.

— Здесь совершенно не на что смотреть, уважаемые господа! — громко сказал он и претенциозно раскланялся, вызвав хохот обслуги. — Извольте посетить театр, оперу или куда вы там ходите каждый божий день. Уверяю — для таких искушённых зрителей наша постановка слишком слаба. Режиссёр из меня посредственный, хоть я и стараюсь.

Вскоре послали к старьёвщику за прогорклым жиром, выкупили весь и залили в костёр. Пламя взмыло выше человеческого роста, накрывая собой пожитки. Каспар выдал нескольким мужчинам с наскоро сделанными факелами пару жёлтых головок серы и, когда те скрылись внутри здания, обратился к женщинам:

— Успели! С ночлежкой покончено. Я поеду на кладбище, вы — ступайте домой и по дороге можете перекусить.

Клавдия обнаружила, что еле переставляет ноги. Под почерневшим потолком ей было страшно, воздуха не хватало и перед глазами всё тонуло в жёлто-красном шуме. Теперь от пережитого в теле поселилась противная дрожь. Заподозрив неладное, Томасин ослабила ремешки её маски.

— Удивительно, что ты вообще жива осталась. Ничего, расторопная.

— Куда мы идём?

— К пекарю, пока не закрылся. Клементина без своих булок жить не может.

Проулок встретил острой кошачьей вонью, смешанной с запахом горелого хлеба и липкой полутьмой. Клавдию и так мутило, а от вида треснувших тёмных корочек за захватанным стеклом витрины стало совсем тошно, и она поспешила отвлечься на колотящую в дверь Клеманс. Внутрь никого не пускали с самого первого дня, когда квартал сделали закрытым. Вскоре угрюмый пекарь с сажей на фартуке показался из своего убежища.

— Мне как обычно, — Клеманс высыпала монеты на ладонь, пекарь молниеносно сцапал столько, сколько счёл нужным.

— Вот это да! — Не удержалась Клавдия, увидев, с чем тот явился через минуту. — Десять су за крохотную булочку. А говорили, здесь нищий квартал. На ценнике в окне написано, что она стоит два. Или девушка должна тебе денег?

Тома оглянулась, отыскала глазами обрывок бумаги с цифрами.

— И правда, стоит два. Я-то не покупаю сласти, меня с них несёт как утку.

— Ты чего, пёс, с кручи упал?! — закипела Клеманс. — Так и знала, что обираешь меня!

Пекарь юркнул за дверь, не желая иметь дело с пудовыми кулаками Томы и когтями разъярённой Клеманс.

— Доберусь до тебя!

Работница с чувством пнула дверь булочной и обернулась к Клавдии:

— Глядите-ка. А из тебя может выйти толк. Ты, небось, и писать умеешь. Меня Кас учил-учил, только время зря потратил. С цифрами та же беда.

В лекарне Клавдия наконец-то разулась. Ноги страшно саднили и кровоточили. Старые ботинки напитались водой и вряд ли высохли бы к утру, а в горле уже начало першить и голос осип.

— Кажется, я застудила ноги, — сказала она, сев у печи, куда Клеманс бросила пучок хвороста, намереваясь разжечь.

— Не смей нам тут разболеться! Перезаражаешь всех. Сейчас натрём тебя салом, к утру будешь как новенькая.

— Всё бесполезно без хорошей обуви.

— Уж какая есть. Мейстер