Мачеха Эстас

Право палача

I. Не прятать лицо

…люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными. В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…

М. Горький

В тот злополучный день Клавдию никто не разбудил. Обычно её мать на рассвете приходила пожелать доброго утра, но в спальне так и не появилась даже горничная. Догадки были одна хуже другой. Наскоро одевшись, девушка выглянула из своей комнаты в коридор. Она увидела распахнутую дверь отцовского кабинета, отчего тревога усилилась и вынудила её оглядеться вокруг в поисках подсказок. Внутри было пусто и зябко. Несмотря на сквозняк, чувствовался незнакомый тяжёлый запах дублёной кожи и табака. Ветер из открытого окна скинул на пол бумаги и носил их из угла в угол. На ковре остался песок с мелкими камешками: несколько чужих человек топтались у стола. Слуги никогда не входили в кабинет.

Компаньонка, не успевшая снять пальто и шляпку, подбежала к Клавдии по пути в столовую, её маленькое лицо было мокрым и раскрасневшимся. Задыхаясь, она выпалила:

— Крепитесь! Ваших родителей увели, мадам. Увы, бунтовщики не посмотрели на их заслуги и добрую славу.

— Кто дал им право забирать людей? — плечи Клавдии нервно дёрнулись. — Что нам теперь делать, Жюли? Спрятаться?

— Будем вести себя тихо. Вряд ли они будут вас искать, вы слишком молоды, в государственных делах не участвовали.

— Можно подумать, участвовала мама!

— Она — графиня, — всплеснула руками компаньонка, — этого довольно для взбесившейся черни.

В ту минуту происходящее казалось нелепой игрой. Как будто родители решили проучить своенравную дочь, дать поволноваться, а на самом деле уехали в гости.

Клавдия заставила себя выпить чаю под причитания Жюли и съесть крохотный ломтик румяного хлеба с маслом. Она никогда ещё не завтракала одна. Казалось, вот-вот пропавшие вернутся — возмущённые, раздосадованные, но свободные и живые. Однако тяжёлая входная дверь ни разу не хлопнула, а любимая фарфоровая чашка с маленькой розой, нарисованной на дне, уже дважды опустела.

Спасаясь от гнёта непривычной тишины, Клавдия распахнула окно, выходившее на площадь с ратушей и собором. Порыв осеннего ветра, носившего дым очагов, окатил холодом её открытые плечи, с замшелой крыши соседнего дома сорвалась в ненастное небо стайка грачей. Площадь пустовала, будто была ради чего-то расчищена и ждала своего часа. Клавдия уловила странный рокот, менее всего похожий на звук и более — на вибрацию. Будто в подворотне рычал громадный разозлённый зверь, но оставался невидимым. «Просто моё сердце от волнения выпрыгивает из груди, колотится о рёбра», — подумала она и снова затворила окно.

В два часа пополудни дворецкий сообщил о том, что явился некий господин и просит принять его срочно. Клавдия велела пригласить его в гостиную. Когда она вошла, визитёр поднялся из кресла и вытянулся во весь рост. Это был со вкусом одетый высокий мужчина, которого она никогда раньше не видела.

— Слава богу, вас не тронули! — произнёс он, накрыв ладонью кармашек сюртука. — Право, это чудо! К вашим услугам Гордон Лейт, мадам. — Учтивый поклон украсил сказанное. — Я давний друг вашего отца.

— Очень приятно. Ваша фамилия на слуху. Жаль, что мы познакомились в такой ужасный для нашей семьи день, — Клавдия мягко опустилась в реверанс. — Известно ли вам что-то? Есть ли повод волноваться?

— О, к сожалению, есть, и очень веский. Ваших родных доставили в крепость Флют. Господин Раймус успел направить мне короткую записку, и милостью божьей она достигла адресата.

Слёзы сдавили горло юной графини.

— Ведь они ничего не сделали! Они не преступники! У мамы слабое здоровье, она не выдержит темницу!

Незваный гость опустил взгляд и, помедлив, сказал:

— Я полагаю, вы слышали, что произошло на днях с маркизой Кафаль. Это был сущий ангел, избегавший любого участия в политике. Её…

— Не нужно! Мне всё известно, и ещё одного пересказа зверств я, право, не вынесу.

— Я лишь за тем упомянул бедняжку, чтобы обратить ваше внимание на невинность терзаемых.

— Господи, что же происходит?.. Где гвардейцы, почему всюду такое беззаконие?

— Обстановка пугает и меня. Мадам, я приехал за вами. И готов укрыть в своём имении. Понимаю, вы видите меня впервые, но умоляю, прислушайтесь! Здесь центр города и небезопасно, говорят, в столице бунтовщики налетают на подобные дома с богатым убранством, бьют окна, выламывают двери. Нередко доходит до поджогов. Сейчас день и большинство простолюдинов заняты работой, вечером они наводнят кабаки и могут утратить миролюбие. Боюсь, штормовую волну бунта уже не остановить.

— Как же мы проедем по улицам? — удивилась Клавдия. — В закрытом экипаже?

— Нет, исключено. Это ещё опаснее. У меня есть все документы и пропуска. Вам придётся ехать верхом, чтобы видели, что вы под моей протекцией.

— Но… откуда пропуска? Папе их не давали.

— Я меценат, до сего момента строил больницы и школы для малоимущих. Такое пришлось по вкусу голодранцам. Тем не менее, я пламенный роялист и не скрываю, — на этих словах Гордон Лейн непримиримо скрестил руки на груди.

Жест приковал внимание Клавдии, она перестала колебаться и покорно кивнула.

— Ещё утром я раздумывала о том, где бы укрыться. Иного выхода нет. Надеюсь, мой визит будет вам не слишком неудобен.

Ехали со скромной поклажей и медленно, чтобы не вызывать подозрений. Обманчиво равнодушны были улицы: жались к стенам прачки с корзинами, чистильщики обуви отводили глаза, но в окнах то и дело мелькали лица. На всадников взирали десятки глаз.

В неудобном дамском седле сразу стало затекать бедро. Клавдия наблюдала за тем, как колышется хвост чёрного коня господина Лейта и уже начинала скучать по своим нарядам и дорогим сердцу вещицам, оставшимся дома. Все эти ничтожные мелочи помнили прекрасные времена, когда не начался ещё бунт, когда император был непоколебим на троне и никто не думал, что будет иначе. Её провожатый то и дело оборачивался, проверяя, всё ли в порядке и мягко улыбался, встречаясь взглядом.

Глубоко внутри себя Клавдия боролась с приступом любопытства. Этот видный мужчина явился за ней, спасает её жизнь, беспокоится. Вместе с тем, никому на свете больше не было дела до семьи Раймусов, каждый пёкся только за себя. Черты его лица, на которое легла тень тревоги, разгладились и перед девушкой предстал настоящий лев. Тёмные от усталости глазницы только придавали ему драмы. Безукоризненная осанка, гордо