Что было бы, если бы Кристин через несколько дней отказалась от лечения? Что, если бы она не была так прилежна или игнорировала бы большую часть программы и не видела бы в ней пользы? Это причинило бы вред очень многим людям, которые бы тогда не узнали об этой программе. Неважно, насколько красиво выглядит теория, данные тестов, опыты на дрозофилах и мышах могут никогда не послужить благу пациентов-людей. (Как говорил Хаксли: «Трагедия науки заключается в том, что прекрасные гипотезы разрушаются уродливыми фактами».) И правда, многие способы лечения болезни Альцгеймера, показавшие эффективность на мышах, оказались бесполезными для человека. До Кристин. Поэтому от лица всех заинтересованных, от многих пациентов, вылечившихся по протоколу, их детей и последующих поколений, от всех врачей, нейропсихологов, медсестер, специалистов по питанию, коучей в области здоровья и других профессионалов, использующих эту методику, моя искренняя благодарность Кристин.

Бо́льшую часть своей жизни я никогда по-настоящему не верила, что у меня может развиться деменция. Я беспокоилась об этом, иногда сильно, потому что деменция преследует мою семью. Но я все равно не думала, что это может и вправду случиться со мной. Я заблуждалась.

Меня зовут Дебора. Мне 55 лет. Я вышла замуж по любви (еще в колледже) и счастлива в браке вот уже 29 лет. У нас четверо прекрасных детей (подростки и уже за двадцать лет), а еще есть целая свора собак и кошек. Я посещала колледж в Гарвардском университете, окончив с отличием факультет исследований и государственного управления Восточной Азии. Несколько лет спустя я тоже с отличием окончила юридическую школу Пенсильванского университета. Моя профессиональная карьера привела меня от журналистики (ABC News) в юридическую школу (семейное право: разводы, опека над детьми), а затем в театр (выступления, режиссура и постановка, в последнее время офф-Бродвей[7].

Я говорю об этом, потому что в моей истории это имеет значение. Имеет значение, потому что, когда мне было за сорок, несмотря на все годы обучения мыслительному процессу, я перестала хорошо думать. Я находилась на ранней стадии когнитивного упадка, на пути к деменции. То есть я не была больше той заботливой матерью для своих детей, которой я хотела быть, не могла работать журналистом, юристом, театральным режиссером – все это уже не казалось мне жизнеспособными вариантами моего профессионального развития.

Я много думала, как поделиться своей историей начала снижения интеллекта. Говоря о том, что произошло (не близким друзьям, не семье), я всегда использовала псевдоним или только имя. Почему? Ну, вначале я просто смущалась. А иногда мне было стыдно. Я беспокоилась о том, что́ подумают знакомые люди. Решат, что я стала менее умной? Будут неловко сторониться меня? Или не станут принимать в расчет мое мнение? Если я потеряю ключи или забуду, что хотела сказать, они будут смотреть на меня с жалостью, а их взгляд будет говорить: «О, нет… она на самом деле катится вниз?» Возможно.

Я также колебалась, говорить ли о случившемся, потому что в те редкие случаи, когда я все же осмеливалась открыться, я видела, что некоторые люди (хотя, конечно, не все) относятся к этому скептически и с пренебрежением. Они спрашивали, а стоит ли «бесполезно волноваться» о «нормальном старении». Или, как они с некоторым снисхождением предполагали, может быть, я просто слишком эмоционально на все реагирую. Я имею в виду, что время от времени все что-то забывают или не могут вспомнить, что прочитали… Ведь так?

Но сейчас, через шесть лет соблюдения протокола Бредесена, я мыслю точно и ясно, как раньше. Все симптомы когнитивного упадка исчезли. Поэтому я решила, что пора рассказать открыто и честно всю историю о том, что случилось со мной, и о том, как я выздоровела. Всем нужно знать, что болезнь Альцгеймера можно не только предотвратить, но, особенно на ранних стадиях, и вылечить. Итак, моя история для всех людей, оказавшихся в сходной ситуации, но не понимающих этого.

Семь лет назад я почти ничего не знала о том, как начинается деменция. Я никогда не слышала о «ранней стадии когнитивных нарушений». Я не понимала, что у меня начальные симптомы, которые в конечном итоге приведут к болезни Альцгеймера. Я понятия не имела, что эти симптомы могут начать проявляться за двадцать-тридцать лет до того, как доктор поставит диагноз – болезнь Альцгеймера. А мне следовало это знать.

Моя бабушка, мать моего отца, умерла от болезни Альцгеймера. Она преподавала математику и физику задолго до того, как учителя-женщины освоили эти предметы. Но когда ей было около семидесяти, вскоре после смерти дедушки, она стала все путать и забывать. А затем однажды ночью отцу позвонили и сообщили ужасную новость. Полиция нашла мою милую бабушку, когда та брела по оживленной скоростной магистрали Миннесоты во время бури. Она сказала, что идет домой в Буффало, Нью-Йорк, однако мой отец думал иначе: по его словам, она направлялась «в ад на земле».

Папа тоже умер от болезни Альцгеймера. Шесть месяцев назад.

Горькая ирония отцовской болезни и мучительная смерть потрясла всех, кто знал его. Мой отец был блистательным и исключительно сострадательным неврологом. Все специалисты отправляли к нему своих пациентов с «загадочными» случаями, потому что он умел думать и логически, и нестандартно. Он разработал лечение для МС (множественный, или рассеянный, склероз) и был пионером в профилактике инсульта. Он нашел новые методики облегчения боли, особенно при мигрени, потому что считал, что никто не должен страдать. Папа часто говорил мне: «Мне никогда не позволят выйти на пенсию». Многие люди нуждались в его помощи. Он верил: ты должен сделать все, что в твоей власти, лишь бы помочь другому, и поэтому не собирался прекращать свою практику. Но иногда он встречал пациентов, которым помочь было невозможно, как, например, тех, кто имел диагноз болезнь Альцгеймера. Когда такое происходило, он плакал.

Я всегда говорила, что не буду произносить речей у могилы отца, потому что нет таких слов, которые верно описали бы его. И, рассказывая о нем сейчас, я испытываю те же чувства. Поэтому я скажу только одно. Несмотря на занятость отца пациентами, он всегда был рядом со мной. Когда я стала старше и больше не жила в родительском доме, я могла позвонить ему по любому вопросу – серьезному или незначительному, в любое время дня и ночи, и он сразу же включался в ситуацию и мягко направлял меня. Не было лучше, чем мой папа, советчика по вопросам воспитания моих детей или преодолению любого кризиса. Он умел – я уверена в этом – еще и читать мои мысли и всегда точно понимал, что́ я чувствую, даже когда я не говорила ни слова. Из всего, что нас связывало, нас более всего объединяла любовь к собакам. Когда мне исполнилось 23 года, он подарил мне моего первого щенка Бруно, которого родила его собака. Первые восемь недель он кормил Бруно овсяными хлопьями, молоком и медом и носил его на руках. «Любовь, – говорил он мне, – вот что это значит».