Враг силен и подл, но воины Господа изобретательнее и умнее.

Неверные ничего не нашли у Мусы и отпустили его. Глупцы! Они не знали, что в транзитной зоне он встретится со Связным.

Под дорогим пиджаком у брата был жилет. По виду самый обыкновенный. Но когда брат его снял и передал Мусе, ткань оказалась толстой и мягкой, будто наполненной каким-то живым веществом.

— Твое место близ окна, — стал объяснять Связной, помогая Мусе надеть жилет. — Когда ты будешь готов, надави вот на этот бугорок. «Сокрушительное извержение» прорвет шкуру «железной птицы».

Связной так выразился, потому что в Коране нет слова «взрыв» и тем более слова «самолет». Муса почтительно слушал наставление, хотя все это ему много раз объясняли во время спецподготовки.

— Перед самой посадкой в «железную птицу» тебя ожидает еще одна проверка. Улыбайся. Не суетись взором, но и не смотри в одну точку. Они ничего не найдут. Их хитроумные устройства не смогут обнаружить сие зелье. Если даже раздастся звон тревоги, не беспокойся. Зазвенит пряжка пояса или мелкая монета в кошельке. Они могут тебя даже ощупать своими погаными руками, но потайное вместилище без рукавов мягкое, как плоть. Тебе нечего страшиться.

А Муса и не боялся. Во всяком случае, сейчас, когда жилет был уже на нем. Нажать на клапан он всегда успеет, так что в плен его теперь точно не возьмут.

Нет ничего ужасней, чем оказаться в плену у неверных.

В мадраса показывали видеозапись, снятую в иракской тюрьме. Как охранницы-кафирки заставляют мусульман голыми ползать на четвереньках. Как полицейские собаки с черными, морщинистыми мордами хватают скованных наручниками людей за горло. Таких собак, с тупыми жабьими рылами, Муса боялся с детства. Называются они «бульдоги». Вцепится бульдог своими страшными челюстями — не отпустит. А еще в американской тюрьме Гуантанамо, на острове Куба, янки тайком подкладывают заключенным в еду кусочки свинины! Так вот опоганишься и даже не узнаешь.

Еще хуже американцев русские. В школе было несколько ребят из Чечни. Они рассказывали про русских военных и полицейских такое, что Муса заранее решил: если в московском аэропорту его схватят прежде, чем он наденет спасительный жилет, лучше разбить себе голову о стену. Или подавиться собственным языком.

А с жилетом что. Раз — и ты на небе.

Связной повертел Мусу и так, и этак.

— Хорошо. Теперь и пиджак сидит лучше.

Понимать его все-таки было трудно. Например, слово миитаф Муса не понял. В Коране оно ведь не встречается. Связной перевел: малябис, верхняя одежда.

— Пойдем, брат, — сказал он. — У тебя еще полчаса. Посидим, выпьем шай. Хочу напитаться твоей благости.

Это был настоящий дар судьбы. Провести последние минуты на земле не в тоскливом одиночестве, а со своим. Муса чуть не прослезился.

Они сели поблизости, в маленьком баре. Там было темно и совсем мало людей.

Тот косоглазый старик.

Распутник из туалета.

Негритянская женщина с ребенком.

Еще одна женщина сидела у стойки, навалившись на локоть. Сбоку юбка у нее задралась, было видно ляжку в прозрачном чулке. Пришлось отвернуться.

Брат принес Мусе чашку чаю, а себе высокий стакан, в котором лежали куски льда и плескалось немного желто-коричневой жидкости — недостаточно, чтобы удовлетворить жажду.

— Что это, брат? — с любопытством спросил Муса.

— Виски.

О, как это хитро! Про человека, пьющего эту отраву, никто не подумает, что он мусульманин.

Связной мужественно отхлебнул из стакана и даже не поморщился.

— Горько? — шепотом спросил Муса, сострадательно скривившись.

— В этот благословенный день даже ядовитое зелье слаще меда, — ответил Ястреб на цветистом языке Корана. И не соврал. Ничего лучше паршивого «Чивас-Ригала» в этом паршивом баре не нашлось, но никакой «Макаллан миллениум» по две тысячи фунтов бутылка не доставил бы ему столько наслаждения. Такого кайфа от обычного глотка виски Ястреб не получал за все триста лет своей гребаной экзистенции.

По обычному человеческому исчислению ему было в десять раз меньше, но протяженность земного бытия измеряется не календарными годами, а количеством исчерпанных жизней. Уолфорд Эшли, появившийся на свет Тариком бин-Вахфом, потом ставший Троцем, а ныне известный соратникам под кличкой Ястреб, на своем веку состарился четыре раза. Если считать, что у среднестатистического двуногого засранца от рождения до старости проходит семьдесят пять лет, в сумме выходило аккурат три сотни годков.

Первая жизнь прошла в мраморном дворце, где журчали фонтаны, благоухали тенистые сады и все вокруг было белое либо зеленое. Мальчик с утра до вечера постигал Божественную Премудрость, ибо дед Абдалла свято верил в спасительность религиозного воспитания. Учили маленького Тарика не так, как этого пешаварского обсоска в его захолустной мадраса. Во дворец приходили лучшие богословы, истинные светочи Ислама. Никаких живых людей, кроме этих почтенных старцев, Тарик не видел, слуги не в счет, и потому вскоре сам тоже превратился в юного старичка. У него не было друзей, не было родителей. Зачем? Все мироздание заполняли две величественные тени: Аллаха на небе и деда, Его Наместника, на земле.

Вторая жизнь.

Она бурно началась, бурно шла и бурно закончилась. Однажды, когда Тарика везли домой из мечети, на «роллс-ройс» напали люди в масках и увели восемнадцатилетнего старца с собой. Он подумал, что его похитили ради выкупа, и вяло сказал себе: «На все воля Аллаха». Но один из похитителей сдернул с лица черную ткань, на худом лице горели воспаленные глаза. «Здравствуй сынок. Жаль, мать не дожила до этого дня». Оказалось, что у Тарика есть родители: парочка полоумных леваков, причем мамаша, немка из группы Баадера-Майнхоф, к тому времени уже завершила свой шумный земной путь. Еще оказалось, что настоящее его имя не Тарик, а Троц, в честь знаменитого русского революционера. Никакого Аллаха, как выяснилось, не существует. А все зло на земле от американских империалистов и их прислужников вроде деда Абдаллы. Жизнь, которую Троц бин-Вахф провел с отцом, была короткой. Но такие жизни длинными и не бывают, а старятся от них еще быстрей, чем от изучения священных книг. Троц видел, как умирают те, кто хочет умереть. Видел, как убивают тех, кто умирать не хочет. Убивал сам. От всего этого он снова стал стариком. На последнюю акцию, с которой живым никто не вернулся, отец его с собой не взял.

Третья жизнь.

Самая тоскливая из всех. Узнав о гибели своего непутевого единственного сына, Абдалла умер. Его миллиард достался внуку, который из Троца снова превратился в Тарика. Он получил все, что могут дать человеку деньги. И лишился всего, чего они человека лишают. Становиться стариком в третий раз было мучительно. Он не умер только потому, что боялся смерти. Черт ее знает, что в ней было такого уж страшного, но боялся, и все тут. Должно быть, перед той последней акцией отец прочел этот страх в его глазах, потому и сказал: «А ты с нами не идешь. Прощай».