является классом наслаждающимся. У пролетариата все государственные институты. У буржуазии все институты комфорта. Параллельные не пересекаются. Театр принадлежит рабочему. Но в ложе сидит буржуй. Рабочий считает себя хозяином и арендодателем ложи. Буржую мешает окружение, революционная постановка, мысль, что транспорт конфискуют, налоги повысят. Пролетарий идет в клуб, смотрит фильм, играет в домино, слушает доклад, пьет чай за 10 копеек и знает, что дом, в котором находится клуб, когда-то принадлежал капиталисту, а потом был экспроприирован. Ощутимый успех. Капиталист, у которого всё экспроприировали, идет вечером в зал большой гостиницы, где рядом с портретом Ленина висит «Состязание на свирелях» Фрагонара из тетиной столовой и где в тени ветвистой пальмы пятьдесят недешевых ликеров. Сюда не могут попасть даже попрошайки, которые проходят куда угодно – вход закрыт. Это мир настоящих буржуа, как в Западной Европе. Поскольку брать чаевые не запрещено, а лишь недостойно, официанты берут их с покорной благодарностью. Сюда не приходит пролетарий. Восемь-девять лет назад он штурмовал эти «дворцы». Сегодня он ждет, что однажды они исчезнут.

Новый буржуй не настроен на их исчезновение. Он, наоборот, ждет, что однажды исчезнут рабочие клубы. И тот, и другой умеют терпеть…

VII

«Лабиринт народов» на Кавказе

(Перевод Полины Ахметзяновой)

Frankfurter Zeitung, 26.10.1926

К вечеру мы приземлились в Баку. Баку – столица Азербайджана, нефтяная столица. Город разделен на две части: современную (европейскую) и старинную (азиатскую). Улицы европейской части широки, светлы и жизнерадостны. На азиатских улицах царит прохлада, темнота и гнетущая атмосфера. На широких, гордо возвышающихся, красивых арочных окнах толстая проволочная сетка. Любой дом здесь – дворец, а все дворцы – тюрьмы. Молодые магометанки прикрывают лица белой и голубой тканью, и кажется, будто они окружены стеной: у каждой своя тюрьма. Нищим магометанам возле высоких ворот старого города подавать не стоит: они – лишь декорация. Пожилые саджиды, последователи Мухаммеда, в белых, туго заплетенных тюрбанах грызут семечки. В желтовато-седые бороды то и дело попадает легкомысленная шелуха. На камнях восседают глуповатые, бесталанные торговцы, перед ними – с десяток листов пожелтевшей писчей бумаги, – для продажи товара они ничего не делают. За мрачными, длинными и грязными кварталами белеют каменные дворы с декоративными фонтанами, просторные, сказочно красивые, прямоугольные, унылые. Кажется, тысяча и одна ночь в Баку – дело гиблое: через несколько километров из-под земли бьет нефть…

И всё же на базаре царит экзотика: повсюду узкие и грязные переулки – пассажи, бесчисленные лавочки с вывесками на турецком, персидском, армянском. Но что это за привычное имя латиницей? Кого здесь величают «Левин»? По имени «Арвад Дарзах»! Это горский еврей. Промышляет кожей для подметок. При том что он тат, даже не семит, он плохо говорит по-немецки. Он пускает дым из длинной трубки в печальные морды проходящих мимо верблюдов. Какие же они жалкие! Причем глупость их совершенно особого рода: она праздная. Пожалуй, в пустыне они выглядят более естественно. А этот экзотический базар всё же недостаточно экзотичен для верблюдов. На фоне лавки товарища Левина они похожи на неуклюжих лошадей.

Пахнет горелой шерстью. На углу расположена «Kuschetschnaja», где можно перекусить. Бараний жир здесь, по-моему, излишне ценится. Он тушится, потрескивая на открытом огне. Продавец ковыряет в носу. Иду по пассажу. В широко распахнутых лавках живут люди. Над гремящими ведрами тяжело и торопливо раскачиваются полуголые женщины. На камнях дремлют старики. Спокойная старость. У лужи дети играют в карты. Осторожно! Не наступите! Меня окликают продавцы. Чего бы прикупить? Восточный, плоский, пресный хлеб, еврейский «мацес»; грузинский пояс за шесть рублей, из тонкой кожи, на нем висят серебряные пластины, это скорее для англичан; кинжал в серебряных ножнах; зеленые шнурки. Мне нужно раздобыть заколки, запонки с турецкими благословениями, кисет для табака из шкуры козла, чеснок, свежую, аппетитную, кроваво-красную баранью вырезку, круглый овечий сыр, часы без стрелок, бижутерию, ядовито-зеленые подтяжки, – постылые символы цивилизации. На пути встают грузчики из порта, рослые, крепкие, черные, со щетиной на грустных и усталых лицах. Они медленно бредут от прилавка к прилавку. Их цель – не купить: они коллекционируют впечатления. Невысокие юноши несут на головах глиняные кувшины с освежающей влагой. Ноги подвижны, голова – нет. Кувшины держатся крепко, будто стоят на железных постаментах. Босые девушки словно с открытки идут за водой к колодцам, томимые жаждой ведра свисают с коромысла на правом плече. На головах у горцев Кавказа красуются здоровенные лохматые меховые шапки. Я напрасно задаюсь вопросом, при чем же тут горы?

Это место просто поражает обилием тяжелых меховых шапок, здесь проживает большинство народов Кавказа. А сколько их на огромной территории Кавказа, на территории в 455 000 квадратных километров? Если верить устаревшему справочнику, от сорока до сорока пяти. На одном только Северном Кавказе после революции образовалось девять республик. Знаю, что там живут ногайцы, караногайцы (черные ногайцы), туркмены (они до сих пор носят кольца в носу) и карачаевцы. Всем нам известно, что в Курдистане живут курды, а в Карабахе – армяне. А сколько народов знает ученый, финский филолог Стимумаги[17] из научно-исследовательского института в Азербайджане, о скольких он готов мне поведать! Мугалы и лезгины, умелые ремесленники Дагестана; в одном только Кубруйском уезде известно пять мелких племен: хапутлинцы, хиналугцы, будухи, чекцы, крызы; 50 тысяч кюринских лезгин, южнее обычных; таты, потомки древних персов, что поселились тут в VI и VII веках и выступили как живой щит против хазар и гуннов; в Нучинском районе – селения Варташен и Нидж; в Ленкоранском районе – талыши. В Муганских степях живут русские крестьяне-сектанты, расселенные здесь государем насильно и в наказание: духоборы, молокане, староверы, субботники. В богатых винодельческих уездах Гёйча и Шемаха живут наши земляки-швабы. Они в основном исповедуют менонитскую веру. В деревнях Привольная и Прибош живут самые занятные на свете евреи – чистокровные. Они – русские крестьяне, которые когда-то были субботниками, соблюдают шаббат. Когда они подверглись гонениям со стороны русской церкви и властей, то от злости и неповиновения перешли в иудаизм. Они называют себя «геры» («чужие» с иврита), выглядят по-славянски, живут земледелием и животноводством и, наряду с белыми русскими, семитами, «настоящими» евреями, являются самыми набожными в Советском Союзе.

Такие евреи сильно смутили бы антисемита. Горские евреи вызвали бы у него еще более яркую реакцию. Я бывал у них в гостях. Согласно ученым, они не семиты, как утверждают ортодоксы. Они относятся к татам. Выяснилось, что еще до войны сионисты установили связи с горскими евреями. Оказалось, что горско-еврейское духовенство –