четыре-пять дней прибудем в Астрахань. Капитан отправил жену спать. Он сам себе команда. Жарит шашлык, который будет скорее всего жирным и жестким, а мне, вероятно, придется его отведать.

Прежде чем я сошел, американец описал указательным пальцем широкую дугу, указал на известняковую и глинистую почву, на песчаный пляж и сказал:

– Сколько здесь ценного и неиспользованного материала! Какой пляж для больных и тех, кому нужен отдых! Какой песок! Если бы всё это вместе с Волгой было в цивилизованном мире!

– Если бы это было в цивилизованном мире, здесь дымили бы фабрики, гремели моторные лодки, парили черные краны, болели люди, а потом отдыхали на пляже в трех километрах отсюда и это была бы определенно не пустыня. На приемлемом расстоянии от кранов – рестораны и кафе с террасами, на которых можно было бы вдыхать богатый озоном воздух. Небольшие оркестры играли бы «Песню о Волге» и задорный чарльстон «Волжские волны» на текст Артура Ребнера[11] и Фритца Грюнбаума[12]…

– Ах, чарльстон! – воскликнул американец…

V

Чудеса Астрахани

(Перевод Ильмиры Рахимбердиевой)

Frankfurter Zeitung, 12.10.1926

В Астрахани много людей занимается рыбным промыслом и торговлей черной икрой. И весь город пахнет соответствующе. Без крайней необходимости в Астрахань не ездят. А приехав – надолго не задерживаются. Астрахань славится мехами, шапками из шкуры ягненка, серебристым «персидским» каракулем. Скорняки работают, не покладая рук. Летом и зимой (а зимы здесь тоже теплые) русские, калмыки и киргизы носят меха.

Мне рассказывают, что до революции в Астрахани было много богатых людей. Но верится в это с трудом. Мне показывают их дома, некоторые были разрушены во время Гражданской войны. В руинах еще угадывается былое аляповатое и хвастливое величие. Хвастливость в этих строениях сохраняется дольше всего, каждый кирпич чванлив. Хозяева покинули их и живут за границей. Они торговали икрой. Понятно. Но зачем они жили здесь, где добывают икру (черную, синюю, белую…) и где так нещадно разит рыбой? В Астрахани есть небольшой парк с павильоном в центре и ротондой в углу. По вечерам люди покупают билет и наслаждаются этими ароматами. Темно, и кажется, что рыба висит на деревьях. Под открытым небом проходят киносеансы и примитивные представления кабаре. Звучат задорные мелодии прежних времен. Повсюду пьют пиво и едят дешевых красных раков. И часа не прошло, а уже хочется отправиться дальше, в Баку. Жаль, пароход только трижды в неделю.

Мечтая о пароходе, иду в порт. В Баку можно уехать с восемнадцатой пристани[13]. Послезавтра. – Как же долго! – Калмыки гребут на лодках; киргизы на недоуздке ведут верблюдов в город; торговцы икрой шумят в конторах; беззаботные крестьяне расположились на траве и ждут пароход, все два дня и две ночи; цыгане играют в карты. Здесь еще очевиднее, что парохода нет, так что в порту еще тоскливее, чем в городе. Мнимое ощущение отъезда вселяет поездка на извозчике. Сидения на дрожках очень узкие, без спинки, что опасно для жизни, без крыши, а на лошадях белые длинные, в духе ку-клукс-клана, накидки от пыли, словно на турнире. Извозчики едва понимают по-русски и терпеть не могут мостовых. Они выбирают немощеные улицы, ведь на лошади накидка. Пассажир садится в дрожки в темном костюме, а сходит в сером. Кто был в белом – в черном. Те, кто уже бывал в Астрахани, обмундированы, как и лошади, в длинные пыльники с капюшонами. При скудном ночном освещении они словно призраки на таких же призрачных лошадях.

И вместе с тем в Астрахани есть технический институт, библиотеки, клубы и театры, тележки с мороженым под покачивающимся фонарем, марципан и фрукты, покрытые марлей, как невеста фатой. Я молил Господа отвести сию пыльную кару. На следующий день хляби небесные разверзлись. Утонченный пылью, ветром и засухой потолок моего гостиничного номера с испугу обвалился. О таком сильном дожде я молитв не возносил. Гремел гром, и сверкала молния. Улицу было не узнать. Со скрипом, больше похожим на стон, дрожки месили грязь, которая временами доходила до середины колес, а с ободьев сползали серые, тяжелые, мягкие комья. Призраки откинули капюшоны и пытались спасти свои транспортные средства. На мостовой центральной улицы два извозчика не могли разъехаться. Одному пришлось развернуться и проехать метров пять назад, чтобы проехал другой. Пересечь улицу можно разве что в несколько прыжков. Счастье, что во всем городе была одна-единственная улица, на которой было всё необходимое: гостиница, писчебумажный магазин, почта и кондитерская.

В те астраханские дни кондитерская казалась мне самым важным заведением. Кондитерскую держала польская семья, которую неумолимая судьба забросила сюда из Ченстоховы[14]. В разговоре с женщинами я подробно описывал платья, которые носят в Варшаве. Да и в отношении польской политики я много чего имел предсказать. Сомнения, которые высказывались в Астрахани о войне между Россией, Польшей и Германией, я красноречиво рассеял. В Астрахани я показал себя знатным краснобаем.

Без этой кондитерской я не смог бы работать, самая главная письменная принадлежность – это кофе. А вот без мух можно было и обойтись. И тем не менее они были везде, причем всегда, утром, днем и вечером. Мухи, а не рыбы, составляют 98 % астраханской фауны. Они бесполезны, не являются предметом торговли, никто не живет за их счет, а они живут за счет всех. Плотным черным роем они облепляют еду, сахар, окна, фарфоровые тарелки, объедки, кусты и деревья, выгребные ямы и навозные кучи, и даже скатерти, на которых человеческий глаз не видит ничего съедобного. А мухи, словно ложками, хлебают молекулы разлитого и давно высохшего супа. Тысячи мух спокойно и задумчиво сидят на белых сорочках, которые носит большинство здешних мужчин, мухи не взлетают при движении хозяина, они часами сидят на его плечах, мухи Астрахани не нервничают, они спокойны, как кошки или их враги из мира насекомых – пауки[15]…

Меня удивляет и расстраивает, что эти умные и гуманные животные не собираются в Астрахани в большом количестве, они могли бы стать полезными членами человеческого общества. Хотя в моем номере живут восемь крестовиков, спокойные, умные создания, милые товарищи по бессонным ночам. Днем они спят в своих жилищах. С наступлением сумерек – заступают на посты, два из них, самые важные и опасные, расположены рядом с лампой. Долго и терпеливо следят они за беспечными мухами, на тонких лапках поднимаются по нитям паутины, сотканной из воздуха и капельки слюны, латают ее и несут дозор, медленно сжимая кольцо