почувствовал неприязнь к этому лицу: «Он мне не нравится… видал я много рож, / А этакой не выдумать нарочно: / Улыбка злобная, глаза… стеклярус точно, / Взглянуть – не человек, – а с чертом не похож».

Шприх, как и Загорецкий, вечно кстати. Готов услужить проигравшемуся князю Звездичу: «Не нужно ль денег, князь… я тотчас помогу, / Проценты вздорные… а ждать сто лет могу». Рад сделать приятное Казарину: «…мне привезли недавно / От графа Врути пять борзых собак… / Ваш брат охотник, вот купить бы славно». (Ну, чем не Загорецкий, доставший на ярмарке «двоих арапченков»?) Хотел бы заручиться расположением баронессы Штраль: «Помилуйте – я был бы очень рад, / Когда бы мог вам быть полезен».

Изворотливость и приспосабливаемость Шприха просто поразительны: он готов для всех на все, ничем не брезгуя. Воистину «человек он нужный»: «Лишь адресуйся – одолжит… / Со всеми он знаком, везде ему есть дело, / Все помнит, знает все…» Правда, говоря, «я слышу все и обо всем молчу и не в свои дела не суюсь», Шприх лукавит, ибо за свои услуги требует плату, расположение, ответные услуги. В этом – коммерческом – смысле он, конечно, ближе к Булгарину, торговавшему всем «на вынос и распивочно».

Ярче всего характер Шприха проявился в создании и распространении сплетни об Арбенине и его жене. Как Загорецкий с полуслова подхватил слова Софьи о Чацком и тут же фантастически преобразил и запустил их в нужном направлении, так и Шприх на вопрос баронессы: «А ничего про князя Звездича с Арбениной не слышал?» – мгновенно, хотя, как гласит ремарка, «в недоумении», отреагировал:

Нет… слышал… как же… нет —

Об этом говорил и замолчал уж свет…

Недоумение быстро прошло, когда он услышал ободряющее: «О, если это так уж гласно, / То нечего и говорить». Вспомните, что ссылкой на «гласность» успешно манипулировали и гости Фамусова, уверяя себя и других в реальности слухов. Точно также воспринял поддержку баронессы и Шприх. Правда, он, не отличаясь любовью к «чистому искусству» клеветы, руководствовался больше своими интересами:

Не беспокойтеся: я понял ваш намек

И не дождуся повторенья!

Какая быстрота ума, соображенья!

Тут есть интрига… да, вмешаюсь в эту связь —

Мне благодарен будет князь.

Я попаду к нему в агенты…

Потом сюда с рапортом прилечу,

И уж авось тогда хоть получу

Я пятилетние проценты.

Свое дело, как оказалось, Шприх знает прекрасно: «В таких ли я делах бывал, / А обходилось без дуэли…» Его даже не смутил грубый вопрос Казарина: «И даже не был бит?» Видно, был, но это такая малость, когда можно отомстить обидчику и обстряпать выгодное дельце. Нечто вроде вдохновения посещает его в такие минуты. Говоря о своем участии в интриге против Арбенина, Шприх явно чувствует себя – может быть, как Молчалин в диалоге с Чацким?! – хозяином положения и даже становится развязным и небрежным. Он ведь выступает со всеми заодно!

Мой создатель!

Я сам улаживал – тому лишь пять минут;

Кому же знать?…

Вот видите: жена его намедни,

Не помню я, на бале, у обедни

Иль в маскераде встретилась с одним

Князьком – ему она довольно показалась,

И очень скоро князь стал счастлив и любим.

Но вдруг красотка перед ним

От прежнего чуть-чуть не отклепалась.

Взбесился князь – и полетел везде

Рассказывать – того смотри, что быть беде!

Меня просили сладить это дело…

Я принялся – и разом все поспело;

Князь обещал молчать… записку навалял,

Покорный ваш слуга слегка ее поправил

И к месту тотчас же доставил.

Нелепица, выдумка, ложь! Читатель, зная истинную ситуацию, ясно это понимает. Но что из того? Все сделано столь мастерски, «по законам жанра», что даже Казарин, кому до тонкостей известны светские нравы и небезразличен Арбенин, вынужден, подобно Горичу и Репетилову в «Горе от ума», признать: «Итак, Арбенин – как дурак… / Попал впросак, / Обманут и осмеян явно!»

Да, против всех идти невозможно, даже если кто-то сожалеет о случившемся, подобно баронессе Штраль («Вы все обмануты!.. / И я всему виной»), или прямо называет конкретного исполнителя сплетни, как князь Звездич («Но Шприх!.. он говорил… он виноват во всем…»). Выдумка стала реальностью, в которой все убеждены. Изменить ничего нельзя, другой правды не надо, ибо в выигрыше и те, кто угождает, и те, кому угождают. Продано – куплено! Таковы правила, хорошо известные и всеми безусловно выполняемые. Горе тому, кто попытается их нарушить.

Что же получается? Типичные герои типичным образом действуют в типичных обстоятельствах. Ситуация оказалась общей для русской литературы первой половины Х1Х столетия, обрела гражданство и была изобличена. Уже в первой редакции «Горя от ума» в одном из монологов Чацкого (действие 4, картина 10) механизм зарождения и развития сплетни был разобран детально:

О, праздный! Жалкий! Мелкий свет!

Не надо пищи, сказку, бред

Им лжец отпустит в угожденье,

Глупец поверит, передаст,

Старухи – кто во что горазд —

Тревогу бьют… и вот общественное мненье!

И вот Москва! – Я был в краях,

Где с гор верхов ком снега ветер скатит,

Вдруг глыба этот снег, в паденьи все охватит,

С собой влечет, дробит, стирает камни в прах,

Гул, рокот, гром, вся в ужасе окрестность.

И что оно в сравненьи с быстротой,

С которой, чуть возник, уж приобрел известность

Московской фабрики слух вредный и пустой.

О том же Грибоедов в начале 1825 года писал литератору П. Катенину: «…в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека… и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих… Кто-то со злости выдумал о нем, что он сумасшедший, никто не поверил, и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется…»

Краткую, но выразительную параллель – похоже, сознательную! – дает и Пушкин в «Евгении Онегине». Деревенские соседи Онегина, наблюдая со стороны житье новоявленного помещика и не умея (или не желая!) понять мотивов его поведения,