Он, крадучись, по-смешному пригибаясь к земле, враскачку, чертом попёрся к мосткам и со всего маху чебыркнул Дуньку в воду. От неожиданности Дунька пронзительно на все озеро взвизгнула и, в чем была одета, бултыхнулась в воду. В воздухе взметнулся веер брызг, мгновенно вспыхнула разноцветная радуга. Теперь обе они, Устинья и Дунька, барахтались в воде. Уровень доходил им не выше пупка. Со дна озера вперегонку всплывали сизые пузыри, вода, взбаламученная ногами, замутнено бурлила, пахла гнилостной вонью. Преодолевая упругость воды, натужно работая раскоряченными ногами, блюмкая водой, они обе наконец-то выбрались из бездны. Вода с улюлюканьем стекала с их подолов на землю, стремительно утекала в озеро. Решив продолжить баталию на суше, Дунька ястребом налетела на Устинью, сграбастала ее за мокрые волосы, а та, извернувшись, тоже вцепилась в слипшиеся от воды пряди Дунькиных волос. И пошли они волтузить друг дружку за волосы.

Яков Спиридонович и сбежавшиеся на дикий и яростный крик дерущихся баб народ, едва разнял эту убоюдную драку. Они разошлись, как разъярённые петухи, унятые в азартной весенней схватке.

Глядеть этот забавный бесплатный уличный спектакль прибежали вездесущие ребятишки. Увидел измоченных в воде по самую шею баб, один парень недоуменно заметил:

– А разве сегодня купальный-то понедельник?

Другой деловито объяснил ему:

– Сегодня суббота, а купальный-то понедельник послезавтра будет! А эти бабы, видимо, вздумали заранее покупаться, да, кстати, видно, и подрались изрядно.

Домой обе бабы вернулись с клочьями выдранных друг у дружки волос. Устинья, разгорячено подступая к еще отдыхающему на кровати Мише, злобно упрекнула его:

– На, гляди, полюбуйся! Признаешь ли, чьи это волосы-то? Это космы твоей! – злорадствуя, совала она под нос Мише клок выдранных у Дуньки волос.

Миша недоуменно уперся глазами в волосяной скатыш, не стал разжигать семейную драму, промолчал. Этот клок волос Устинья долго хранила и показывала потом бабам как вещественное доказательство.

Недолго Устинье пришлось лелеять и оберегать своего Мишу. В конце июля того года началась война, а в августе его забрали на фронт, а вскорости Устинья получила известие, что ее Миша погиб в бою близ австрийской границы.

Трудно жилось в войну в селе бабам, вдовам и солдаткам: не хватало хлеба, плохо родилась картошка, половину урожая нужно было отдавать лошадникам за уборку. Особенную нужду народ в деревне ощущал в недостатке соли. Весной 1915 года три бабы уговориться поехать в Нижний Новгород за солью. А бабы все те же: Устинья Демьянова – вдова с первых же дней войны; Дунька Захарова – оказавшаяся к этому времени тоже вдовой, и Татьяна Оглоблина – солдатка, муж ее Кузьма в это время был на фронте.

О прошлогодней драке Устинья и Дунька забыли. Война и вдовство помирили их. Нужда и вдовьи заботы сблизили их. Сколотив деньжонок и захватив с собой по пустому мешку, они втроем отправились пешком в губернский город за солью. Как достали, где достали, за сколько достали они по два пуда соли, никто кроме их не знает. На обратном пути у них получилась загвоздка: как добраться с такой тяжёлой поклажей до дому? Пешком с таким грузом не потащишься. Да еще дело осложняется тем, что соль, каким бы трудом она ни доставалась, на железнодорожном транспорте и пристанях беспрекословно отбиралась как продукт, взятый под контроль самим государством по закону военного времени.

Поезда в то время ходили не регулярно, и они-то были битком набиты или военными, или спекулянтами. Бабы-подруги проявили некоторую хитрость. Они не стали дожидаться на вокзале пассажирского поезда, а со своим тяжеленным грузом пробрались к месту формирования товарных поездов. Изнурённые летней жарой и ношами, они, маскируясь, поднырнули под вагон длиннющего товарного состава, очутились между двумя составами. Дунька и Татьяна свои поклажи поместили на тормозную площадку одного из составов и стали поджидать поотставшую от них Устинью, которая, увидев, что ее подруги, освободившиеся от своих нош, поджидают ее. Она тоже поставила свой мешок на ступеньку тормозной площадки, только через два вагона к хвосту от подруг.

Тяжело дыша всем станом от усталости, она, не выпуская из рук узел мешка, стояла и отдыхала, а отдохнув, скопив силу, намеревалась перебраться к подругам. Вдруг где-то впереди раздался свисток паровоза. Состав вагонов с грохотом вздрогнул, и вагоны, стронувшись в места, медленно покатились.

Бабы к этому времени уже достаточно отдохнули, лихо вскочили на площадку, оправили свои мешки, а Устинья, тревожно заохав, едва вскарабкалась на ступеньку и с большим трудом втащила свой мешок на площадку. Когда это все было закончено, она, успокоившись, даже позволила себе улыбнуться и, облегченно вздохнув, подумала про себя: «Слава богу, все обошлось благополучно! Хоть и не на одном тормозе с подругами, но все же двинулись в путь».

Не успела Устинья как следует прийти в себя, как перед ней очутился впрыгнувший на ходу рыжий мужик-кондуктор. Ей сначала показалось, что он с неба свалился, она даже втайне про себя проговорила молитву. Между тем, поезд, набирая скорость, разошёлся во всю. Колеса заговорили на железном языке свой торопливый разговор, делая перестуки на стыках рельсов, от чего вагоны слегка встряхивало. Сначала кондуктор делал вид, что не замечает присутствие случайной пассажирки, а после того, как поезд миновал последнюю стрелку и семафор, он приступил к Устинье с вопросом:

– Значит, едем?

– Да, едем, – тихо, словно из-под земли, отозвалась Устинья.

– А билет есть у тебя? – нарочито грозно спросил он ее.

– Какой билет? Никакова билета у меня нету. Я от подруг отстала, они впереди едут, а я, вот, тут, – бессвязно и виновато оправдывалась Устинья.

– А в мешке-то что у тебя? Не соль ли случайно? – продолжал привязываться он.

– Да, соль! У нас в деревне все без соли сидят, а сам знаешь, как без соли-то, где похлёбку посолить, а картошку-то и вовсе без соли есть не станешь, – приняв горестное выражение лица, стараясь умилостивить кондуктора, виновато оправдывалась она перед ним.

– А знаешь, что соль отбирают и без билета ездить нельзя! – запугивал он ее.

– Знаю, без билета нельзя, да я его купить-то не успела, – дрожью в голосе, с умиленьем оправдывалась она. – Мы ведь соль-то везем не спекулировать, а так, для всех, все в ней нуждаются! А признаться по правде, у меня и денег-то на билет нет, все деньги потратила на покупку соли, ведь ее мы не даром достали, не мало за нее денег-то отвалили, – продолжала жаловаться Устинья незнакомому дяде.

– В таком случае, если у тебя нет ни билета, ни денег, придётся тебе расплачиваться натурой, – с ехидной ухмылкой и