class="p1">Как Петров обрадовался! Он сказал, что как только выздоровеет, сразу же купит мне целую охапку красных роз. И еще я видела, что он рад нашей дружбе с его сыном.

На радостях он усадил меня на кровать и принялся рассказывать о себе. Он сказал, что потомственный строитель, что они — тот бровастый и парень — предложили новый способ подводки фундаментов под здание. Суть его в том, что вместо обычной копки ям, они предложили сверлить шурфы, а потом заливать их бетоном. Он сказал, что, если их способ примут, будет большая экономия труда, времени, что сроки возведения зданий сократятся вдвое, втрое, так как фундаменты и сейчас — самое узкое место на стройке. Проект их уже почти принят. Все дело в машинах, которые должны пробивать шурфы, их нет, но если Главк разрешит наладить их производство — дело нетрудное, да и затраты на изготовление окупятся с лихвой.

Он говорил так убежденно, что я поверила в их дело. И стала бояться, что могут найтись люди, которые вдруг не поймут, а ведь все так просто, несложно.

Дома вечером я долго думала над всем этим и чем больше думала, тем резче проступала пропасть между жизнью Петрова и моей.

Получалось, что он живет, а я только деньги зарабатываю, что для него каждый новый день желанен, а я не чаю, когда он пройдет. Было похоже на то, что я обкрадываю себя. Ведь по сути дела: прав Петров. Я не люблю свою работу. Я бы лучше носила камни, таскала шпалы — только бы не слышать этот запах морфия.

Вдруг подумалось: почему бы мне, например, не поступить в технический институт?

Утром я, как обычно, зашла за маленьким Петровым. Дорогой решила, что сегодня же расскажу его отцу о своем решении бросить больницу.

Когда мы завернули в коридор, куда выходили двери палаты Петрова, я заметила двух санитарок с кислородными подушками. Предчувствие недоброго подстегнуло меня, и я побежала, гремя каблуками на весь этаж. Вбежали в палату. Петров лежал с закрытыми глазами, жадно вдыхая из кислородной подушки.

Я тихо сказала мальчику, чтоб он папу сейчас не беспокоил. Петров встрепенулся. По выражению глаз, я догадалась, что он хочет, чтобы мы приблизились. Я подтолкнула маленького Петрова к кровати. Отец поднял руку, очевидно, желая погладить голову сына, но она моментально безвольно повалилась на одеяло…

…Плакала я, наверно, долго, когда почувствовала, что кто-то гладит меня по волосам легкой теплой ладошкой. Я подняла лицо — это был маленький Петров.

Заведующий отделением тоже стоял рядом. Он смотрел на меня, глубоко засунув руки в карманы халата, и удивление его сквозило во всем: в приподнятых, сдвинутых плечах, в недвижности всей позы, в округленных глазах.

После работы он позвал меня к себе.

— Сестра Смирнова, если будете переживать так за каждого больного, вы недолго проработаете у нас.

— А я и не думаю долго у вас работать. Завтра я беру расчет, — выпалила вдруг я.

Я не знаю, почему так сказала, у меня еще не было этого в мыслях, оно вырвалось из сердца, минуя голову. И все же я не хотела тех слов брать назад.

— Успокойтесь, Смирнова, не надо переживать. И запомните: вы медик, и в какую больницу вы бы ни пошли — это будет везде…

— Нет, нет, — ответила я. — В больнице больше я не буду работать. Я поступлю в институт.

Да… С той поры минуло ровно год. Весна в этом году ранняя, про снег уже все давно забыли… только карагачи вечно опаздывают: до сих пор голые, а впрочем, куда им спешить, стоять им зелеными до самого снега, до ноябрьских праздников.

Работаю сейчас на стройке, на той самой, где работал Петров. Стажируюсь на машиниста бурильной установки. Проект Петрова приняли.

По вечерам хожу в институт. Маленький Петров со мной, не могла я с ним расстаться, усыновила. Только фамилию я оставила ему отца — так лучше.

СТАЛЕВАРЫ

В дверь постучали. Девушка-почтальон с кирзовой сумкой через плечо подала мне с газетами письмо.

Я сразу узнал почерк моего закадычного дружка Котьки Слепухина, с которым мне довелось съесть не один пуд соли.

Котька извинялся, как мог, за долгое молчание и сообщал, что окончил наконец институт стали и при распределении упросил комиссию направить его в Магнитку, в родной мартеновский цех, где начинал когда-то подручным вместе со мной.

Еще Котька просил прощения за свое глупое поведение в Магнитогорске пять лет тому назад и даже называл себя дураком. Впрочем, он тут же приписывал, что дуракам диплом с отличием не дают.

На радостях я решил рассказать Котькину историю всем, так как в ней очень много поучительного для тех, у кого есть друзья.

* * *

Приехали мы с Котькой в Магнитогорск из деревни. Были мы односельчанами, дом против дома. У обоих унесла война отцов.

Кончили мы семилетку, и отправила моя мать нас на Магнитку к родственникам.

— Делать все равно здесь нечего, — говорила она, — езжайте-ка туда, в город. Время сейчас такое, не по богатству людей судят, а по учености…

Дядька встретил нас хорошо. Даже самовар электрический поставил в честь нашего приезда.

Сам был высок, нескладен, весь точно из углового железа сделан. Но чувствовалась сила в его пальцах и жилистых руках со вздутыми синими венами. Эту же силу подтверждал и голос: говорил громко, медленно, точно в груди у него что-то со скрежетом поворачивалось. Клялся, что сделает из нас сталеваров первой руки.

А через неделю он определил нас в ремесленное училище. Практику проходили в цехе. Вид огромных, чуть ли не с наше училище печей с языками пламени в середке, кранов, поднимающих одним махом ковши с металлом, свистки паровозов и звонки машин, сующих на огромном металлическом «бревне» коробки со «скрапом» в огонь, прямо-таки ошарашили нас с Котькой. Захотелось вдруг уйти в степь, в тишину, вдыхать без конца горький запах полыни, татарника — только бы не здесь.

Котька приходил с практики осунувшийся, усталый, ложился в ботинках на байковое одеяло и долго лежал, уставившись в потолок светлыми, бутылочного цвета глазами. Иногда он даже подбивал меня выбраться отсюда, а порой прямо без обиняков признавался:

— Сидели бы в деревне. Незачем было в это пекло соваться.

Однако мы не сбежали. Ведь дезертирами не родятся, а делаются, если не находят в работе интереса. А мы нашли.

Помню, стояли в канун Нового года на трамвайной остановке. Падал снег, белые толстые нити заштриховали улицы. Появился,