б) Считает ли он, что прибалтийские республики во времена хаоса того времени сделали бы попытку (используя тот же пресловутый пакт «Молотова-Риббен-тропа») выйти из состава России, даже если бы были не союзными, а автономными республиками (как это позже попыталась сделать Чечня), и что такая попытка тогда могла бы увенчаться успехом?

в) Считает ли он, что в этом случае к прибалтам попытались бы присоединиться и другие желающие освободиться от «руки Москвы», в том числе из современных автономий РФ, тем более что «гуртом и батька бить легче»?

г) Считает ли он, что в этом случае мог бы не только развалиться СССР («большая Россия»), но резко бы увеличились шансы развала того, что сейчас мы знаем как Российскую Федерацию?

На все четыре вопроса мой собеседник был вынужден дать ответ «да». Хотя, по большому счету, доводы мои были также спекулятивными и базировались на пресловутой частице «бы», применять которую в истории некорректно. Но ведь и критики Ленина грешат тем, что применяют ее задним числом.

Развивая «успех», я добавил, что большевики, возможно, создали такую структуру (союз формально независимых государств) не только из-за уважения права наций на самоопределение, но и для того, чтобы можно было относительно безболезненно расширять территорию России. Ведь раньше, чтобы присоединить новые земли, надо было воевать, захватывать. А тут поддержали в какой-нибудь стране популярные в то время «антибуржуазные» настроения («Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»), привели к власти Компартию, и страна добровольно, не теряя национального достоинства, «на равных» вливается в состав России (СССР). К тому же в то время рассматривалась возможность вступления в СССР Польши, Финляндии, да и той же Прибалтики.

Да и кто знает, по какому руслу потекла бы история, поживи Ленин подольше? Может быть, после возвращения всех запланированных территорий Союз переименовали бы в федерацию или сделали бы его унитарным государством. «Бы» есть «бы»…

Вот еще пример из современности. Команда Ельцина в конце 1990-х начала менять либеральные идеи на патриотические, когда поняла, что последние отвечают настроению большинства населения. Точно так же, как большевики начали менять интернациональные идеи на патриотические, когда поняли, что они близки большинству населения. Так мы видим, что народ России смог переплавить и подчинить своему менталитету две идеи, рожденные на Западе, — либерализм и марксизм.

Как-то давно — 18 мая 1992 года — я под воздействием очередного информационного сообщения из «по-слепутчевой», ельцинской либеральной России написал стихотворение «Красное знамя». Вернее не то, чтобы написал — стихотворение родилось спонтанно. Кстати, это одно из самых коротких известных мне стихотворений, состоит из одной строфы, четырех строк и четырех слов. Вот текст:

Спустили

Флаг.

Россия…

Мгла.

Только с падением советской власти мы смогли понять ее цену. Смогли понять, насколько она лучше для народа, прекрасней и успешней того, что пришло после нее. Большевики доказали легитимность своей власти тем, что сделали из отсталой России самую передовую державу планеты. Ту самую державу, которая разгромила фашизм и открыла человечеству путь во Вселенную. Ту державу, которая смогла обеспечить свой народ самой качественной в мире бесплатной медициной, своих детей самым лучшим в мире бесплатным образованием. Ту державу, где впервые в истории простой труженик был в таком же почете, как и самый изысканный интеллектуал, где людей снабжали бесплатным жильем и не выгоняли из квартир за неуплату коммунальных услуг.

И вот теперь ее нет. Единственное, чего мы не учли, — возможности предательства. Не учли потому, что сами не были предателями.

Такое масштабное и неоднозначное явление, как коллективизация, со времен перестройки подается в СМИ, книгах, на Интернет-сайтах обычно со знаком минус. И даже сейчас, когда к обществу постепенно возвращается правда о нашей истории, когда перестали писать исключительно в черных тонах о Сталине, коллективизация остается в восприятии широких масс чем-то резко отрицательным.

Я написал эту главу книги не для того, чтобы «обелить» процесс коллективизации, — мои предки тоже в чем-то от нее пострадали. Но любую проблему надо рассматривать в комплексе, руководствуясь логикой, а не эмоциями. Причем рассматривать именно с позиций выгоды для крестьян. Ибо, как читатель увидит ниже, коллективизация неразрывно связана с конфискацией помещичьей собственности на землю. Ведь к началу XX века, когда помещики перестали быть основным служилым контингентом, такие меры были неизбежны. Если бы не революция 1917-го, конфискацией пришлось бы заниматься царской власти, как это ни парадоксально звучит. Так или иначе, сразу после Первой мировой войны правительству России пришлось бы решать крестьянский вопрос, причем в пользу крестьян, проводя конфискацию помещичьей земли. Может быть, со скрипом и неохотно, как отменяли до того крепостное право, но пришлось бы — иначе власть не устояла бы… А после такой конфискации неизбежна коллективизация. Почему — будет сказано ниже.

Прежде чем говорить по существу, ответим на один вопрос — а была ли у Советского Союза в конце 1920-х альтернатива коллективизации? Те, кто учился в советских школах, несомненно, помнят о том, что большевики сразу же после прихода к власти «прогнали помещиков и капиталистов». Но это не совсем так. Вначале прогнали помещиков, а потом капиталистов. Декрет о земле, то есть о конфискации помещичьей собственности, наряду с Декретом о мире, был первым декретом советской власти. Национализация предприятий произошла позже, причем вначале большевистское руководство даже отговаривало рабочих брать на себя управление производством, опасаясь, что рабочие не справятся без специалистов-управляющих. А некоторых бывших капиталистов, лояльных к советской власти, таких как известный книгоиздатель И.Д. Сытин, оставили руководителями национализированных предприятий и в случае добросовестной работы давали им персональную пенсию. Но это отдельная тема.

С точки зрения большевиков и помещики, и капиталисты являлись эксплуататорами. А вот с точки зрения либеральной морали между ними большая разница. Хотя многие нынешние сторонники либерализма сами вряд ли понимают отличие помещиков от капиталистов. Большинство скажет, что капиталист владеет фабрикой, а помещик — земельными угодьями. В основном это верно, но сельские капиталисты тоже владеют земельными угодьями, при этом помещиками не являются. Чтобы понять отличие, надо вернуться к истокам. Как появилась собственность капиталиста? Обычно кто-то из его предприимчивых предков основывал мануфактуру, торговую фирму, в общем, организовывал то, что мы сейчас называем словом «бизнес», и богател всеми правдами и неправдами. Совсем другое дело — помещик.

В те времена, когда была неразвита финансовая система, государству было невыгодно продавать продукцию, изъятую у крестьян в виде налогов, чтобы потом расплачиваться полученными деньгами с военнослужащими и чиновниками. Такое практиковали для расчета с иностранцами. Со своими поступали проще — наделяли их поместьями, с которых помещики кормились, а за это они и их дети несли государственную службу. В XVIII веке набравшие силу помещики добились у правительства права не служить, но продолжали владеть землей, данной их предкам под обязательным условием государственной службы. Причем даже те, кто добровольно шел на службу, получали оплату отдельно от доходов с поместья. Таким образом, помещики фактически присвоили государственную, то есть общенародную, собственность.