в моем сознании под ярлыком «научно», с самоуверенностью лучшего студента, знающего все о лекарствах и их действии. Во время ординатуры по психиатрии я проявлял большой интерес к лекарственным препаратам, особенно к фармакологии и фармакогенетике[10]. Я знал о негативном влиянии почти всех используемых мною антидепрессантов на печень и о лекарственных взаимодействиях. Большой вклад в это дело внес Хасан Херкен, возглавлявший в то время нашу кафедру и проводивший всемирно известные исследования, особенно в области фармакогенетики. В свете этих глубоких знаний я неоднократно анализировал рабочую систему лекарств и не нашел ни одного удовлетворительного ответа на вопрос, почему в качестве альтернативы им не используются биохимические пути. Возможно, все эти вопросы готовили меня к какому-то процессу. На самом деле я ждал стимула, вспышки для трансформации, и единственное, чего мне хотелось, чтобы на этот раз трансформация прошла менее болезненно, чем в прошлый раз.

И, слава Богу, так и случилось. Я начал вести амбулаторный прием в частной клинике, у меня даже была палата, где я мог принимать и наблюдать пациентов. Это была система, которой я управлял, принимал решения, создавал. Ощущение того, что я контролирую ситуацию, стало приводить в равновесие хаос внутри меня. Если я хотел принять и понаблюдать за пациентом или проверить подробные показатели крови, я мог это сделать. В этом смысле это место было очень хорошо для меня.

Однажды в поликлинику вошел отец средних лет с пятилетним сыном, у которого, как я потом узнал, был аутизм. Я не видел никаких признаков того, что у ребенка аутизм. Передо мной стоял ребенок, который мог устанавливать зрительный контакт, его вербальное общение было нормальным, он явно мог о себе позаботиться. Я помню блеск в глазах отца, когда он рассказывал мне о пути своего ребенка к выздоровлению, он был очень взволнован. Конечно, он достиг этого момента после десятков разочарований, которые пережил вначале.

В первую очередь отец сосредоточился на питании ребенка, обратив внимание на безглютеновую и бесказеиновую диету с полным исключением полуфабрикатов. Он убрал из его окружения телевизор и все другие цветные экраны, вызывающие повышенную стимуляцию. Недостаток витаминов и минералов они восполняли с помощью врача, которого нашли за рубежом. Они взяли на вооружение метод «Прикладной анализ поведения» и выполняли эту программу в команде с воспитателем. За полтора года они увидели невероятное улучшение состояния ребенка. Я с волнением слушал о подходах десятков врачей, многие из которых были академиками, и об их пути к полученным результатам. Попросив перенести время приема следующего пациента, я продолжал слушать детали этой истории. Отец, у сына которого был диагностирован аутизм, отказался принять болезнь и диагноз как судьбу, хотя ему неоднократно говорили: «От этой болезни нет лекарства, примите своего ребенка таким, какой он есть. Единственное, что может ему помочь, – это специальное образование». Несмотря на его слова, исследования, которые он проводил, не сдаваясь, не опуская руки, и его вера в то, что его ребенок может пройти путь улучшения, пусть даже небольшой, – это прекрасный пример настойчивости. Отец обратился ко мне, потому что моя диссертация была посвящена дефициту внимания и гиперактивности, и он надеялся, что мои знания в этой области помогут внести вклад в процесс развития его сына. Когда дело дошло до этой части, хотя сидящий передо мной человек не являлся медицинским работником, я очень подробно, с учетом его знаний и опыта, объяснил механизмы действия всех лекарственных препаратов, назначаемых при дефиците внимания и гиперактивности, и их рецепторные связи в головном мозге. Но теория отца, его богатые объяснения эффекта гораздо более сильных биохимических механизмов заставили меня почувствовать себя неполноценно. Если бы на этом этапе я сказал ему, который изучил много исследований и обладал серьезным уровнем знаний: «Пожалуйста, не будьте доктором-Google, вы читаете тут и там и сами себя путаете!» – я бы никогда себя не простил.

Сидящий передо мной человек, как и я, прошел нелегкий путь; на самом деле он был погружен в гораздо более серьезный процесс. Трехлетний сын, который не мог общаться или устанавливать зрительный контакт, которого они не могли вывести из дома из-за его чрезмерной подвижности и навязчивых идей, сейчас в свои пять спокойно сидел передо мной. Если бы в толстой папке, которую они держали в руках, не было записей врача, описывающих его прошлое, я бы не смог поверить в его диагноз.

Это был герой, который не сдавался легко, он бросил вызов болезни, где, как нас убеждали, генетика была главным фактором, нарушающим архитектурную структуру процесса развития мозга, и он пришел, чтобы разбудить меня. Он пришел ко мне, потому что я был готов проснуться, я был уверен, что рутинная медицинская практика упустила нечто очень важное.

Не излечившись, излечить не сможешь

Волнение и чувство неполноценности, которые я испытал во время этого приема, стали вторым поворотным моментом в моей жизни. После этого я, во-первых, составил карту всех биохимических путей, действующих в мозге; начал читать и исследовать, что такое нейромедиаторы, как они вырабатываются, и изучать другие факторы, влияющие на эти процессы. Я понял, что в центре проблемы находится одна из концепций, которая в то время мелькала в моем сознании: в основе всех моих сложностей лежала эпигенетика[11], а не генетика. Это означало следующее: во многих заболеваниях, в которых обвиняют генетику и преподносят это как фатальный факт, гораздо большее значение имеют эпигенетические (внешние) факторы. Оптимизация факторов окружающей среды позволит генам функционировать гораздо эффективнее, а биохимическим реакциям – протекать более регулярно. Это чудесный факт и ключевое понятие, которое перевернет все, что мы знали, и возродит наши надежды.

Со временем я стал гораздо лучше понимать, что кишечные, пищевые, метаболические факторы и процесс метилирования[12], который я много раз объяснял на десятках встреч для врачей в последующие годы, – это понятия, тесно связанные с эпигенетикой. Одним из поразительных моментов было то, что, хотя мои собственные жалобы частично уменьшились после того, как я покинул Ван, они все еще сохранялись. Чем больше я читал и учился, тем больше начинал понимать составляющие целостной системы, тем чаще вспоминал о важности кишечника, пищеварительной системы и ее взаимосвязи с другими системами. Вспоминая Гиппократа, отца медицины, который почти 2500 лет назад заявил, что если болен кишечник, то болен и весь остальной организм, я задался вопросом, не игнорирует ли нынешняя медицина своего собственного отца?

Я задумался, были ли мои тревоги, выделения из носа, утренняя усталость, мышечная ломота и боли клиническим отражением нарушенной