При виде девочки Нино вспомнила свое детство. Как папа вез ее на Черепашье озеро по канатной дороге. Тогда она впервые попробовала нанизанную на длинную палку сахарную вату, от которой слипались губы и слегка кололо горло, будто по сладкому пушистому облаку кто-то рассыпал маленькие осколки стекла. На вид сахарная вата оказалось лучше, чем на вкус.

– Может, поедем на Черепашье озеро? – спросила Нино.

– Поехали, – Нико, недолго думая, подхватил идею.

Сам он, глядя на стоящую спиной девочку, вспоминал Гурджиева в ночь вызова духов. «Сейчас исчезну», – сказал тот, стоя на кухне с часами в руке, и начал отсчет.

Нино сделала радио чуть погромче – потрескивания, писка и стука стало больше. Выехали на улицу Арсена. Из припаркованного на углу «Форда Транзит» сгорбившийся безбородый курд Абдулла тащил в магазин большой ящик «Тампакса».

Время принесло свои изменения на этот участок Мтацминды – кто-то неудачно вышел замуж, кто-то удачно развелся, одного убили, другого посадили в тюрьму, третья накачала ботоксом губы, засохшую осину срубили и на ее место поставили мусорный контейнер на колесах, улицу Атарбекова давно переименовали в улицу братьев Зубалашвили (хотя все до сих пор так и называют ее Атарбекова), и советский гастроном превратился в современный маркет… Только безбородый Абдулла остался таким же, каким Нико помнил его с детства, – старый, тощий, пшенично-желтый, морщинистый, с почти женским лицом и с вечно торчащей изо рта папиросой, всю жизнь таскающий что-то на себе. Чего только не видал Нико на его спине: и мешок с сахаром, и бидон с топленым маслом, а сегодня он впервые видел безбородого Абдулу с ящиком женских гигиенических тампонов.

Не успели подъехать к озеру, Нино уже захотелось вернуться назад. Как в любое время дня и года, вокруг было полно людей и машин. А ведь есть только две причины ехать на Черепашье озеро: первая – когда тебе больше некуда ехать, и вторая – оттуда всегда можно посмотреть на раскинувшийся перед тобой Тбилиси и снова убедиться в том, что это не город твоей мечты.

Стоило Нино повернуть руль, чтобы ехать обратно, как перед их машиной на стоянке, словно нарочно, освободилось место – «Опель» болотного цвета выехал задом, развернулся и медленно покатил в сторону Тбилиси. Нино на секунду замешкалась. Это была редкая удача, но она вовсе не хотела ей пользоваться. Но тут стали требовательно сигналить сзади, из серебристого «Мерседеса», а сторож стоянки в оранжевом жилете помахал ей полосатой палкой – пригласил жестом на свободное место… Нино припарковалась.

Не выходя из машины, они смотрели вниз на Тбилиси, откуда доносился отдаленный гул. У Нико появилось ощущение, будто перед ним другой Тбилиси. Но он не смог бы объяснить, чем отличается этот другой Тбилиси от обыкновенного. Просто впервые показалось, что это, возможно, не такой уж безнадежный город и в нем многое возможно. Жить, например. Вдруг захотелось сделать фотографию.

– Где бы ты хотела жить в Тбилиси? – спросил Нико.

Нино приподнялась и окинула взглядом Тбилиси. Быстро мысленно пробежалась по каждому району города. Наконец указала пальцем:

– Видишь тот большой белый дом?

Нико безрезультатно последовал взглядом за направлением пальца:

– Там много белых домов.

– Тот высокий… что стоит при входе в Мзиури.

Нико пригляделся к зданию.

– Ты правда хотела бы там жить?

– Да, – сказала Нино, – а ты разве нет?

– Не знаю. – После короткой паузы Нико добавил: – Поехали отсюда.

Нино все еще представляла себя маленькой девочкой рядом с Нико. Поэтому молча и покорно выехала со стоянки и повела машину в сторону Тбилиси.

У парка Ваке Нико в первом же киоске купил газету «Слово и дело»[6]и синий «Винстон». Когда вернулся в машину, сигареты отдал Нино, а сам раскрыл газету. Кто-то другой на его месте потратил бы легкие деньги быстро и бессмысленно: в кратчайшие сроки нахапал бы всего, о чем пишут в глянцевых журналах, молниеносно взлетел бы и еще более стремительно упал. А вот мозг Нико заработал совсем в другом направлении. В более тихом, инвесторском направлении. Деньги не ослепили, а будто раскрыли ему третий глаз – более трезвый и разумный. В своем воображении он уже начал обустраивать вокруг себя спокойный комфорт. Это был чисто рациональный импульс, а не духовный подъем. И так он никогда не мечтал нюхать бесконечные кокаиновые дорожки, пить шампанское из горла и сидеть в джакузи с голыми фотомоделями.

Нино закурила, сделала глубокую затяжку… Она испытывала нечто новое по отношению к собственному мужу. Ее тело реагировало на него как на мужчину, причем чужого мужчину. Близость с которым действовала на Нино как афродизиак. Это легко понять, их постельные отношения уже давно переросли в стандартную грузинскую, то есть почти в асексуальную, дружбу. Потом, Нико настолько чужда была любая инициатива, что его внезапная активность невольно возбуждала и околдовывала Нино. Все равно что кролик загипнотизировал бы удава. Только кролик не должен об этом знать.

Она медленно вела машину по почти пустому проспекту Чавчавадзе в сторону площади Свободы. Даже не замечала, что реклама на радио уже закончилась и из динамиков доносился какой-то агрессивный рэп. В поведении Нико ничего возбуждающего само по себе не было, но мурашки все же ползали по шее, спине и между ногами. Ноги стали как будто ватными.

Реакции на стресс разнообразны: у одних начинается речевая активность, у других – суетливый мыслительный процесс, у третьих элементарно расстраивается желудок или снижается аппетит. В случае с Горозиями ничего фантастического не происходило – всего лишь химия: один невольно проявлял инициативу, а для другого именно инициатива первого была чарующей. К тому же Нико хранил многозначительное молчание, чем одновременно походил и на голливудского киномафиози, и на мелкого бандита, подражающего голливудскому киномафиози.

Когда проезжали первый корпус университета, Нико набрал на мобильном номер телефона из газеты:

– Это Нани?

И заговорил паузами:

– Звоню по объявлению. Да. Это тот дом, что стоит при входе в Мзиури? Да. Точнее, нет. Понятно. Когда можно посмотреть квартиру? Вместе с женой. Да. Через час на углу Чавчавадзе и Аракишвили. До встречи.

В лесу Мтацминда[7]Гурджиев поскользнулся на шишке. Не удержал равновесия, несколько раз перекатился кубарем, будто цирковой медведь, и… случайно так сильно ударился о замшелый камень головой, что сразу же потемнело в глазах и заложило уши. От боли чуть он не потерял сознание. Гурджиев даже не почувствовал, как мелкие осколки стекла порезали правое колено. Оглушенный, он присел на покрытую влажными листьями и хвоей землю. Рядом валялась яичная скорлупа и разбитая бутылка «Киндзмараули» – потертая этикетка еще сохранилась.