Ничего. Ничего важного. Пойдем.

Мне вспомнилась незнакомка в полутемном баре, которая без церемоний взяла меня за руку, только прошептала: «Куда мы пойдем?» на ломаном немецком со славянским акцентом. Я повел ее в гостиницу, а на прощание она, как слепая, ощупала мое лицо, будто желая навсегда запечатлеть в памяти каждую подробность. Спустя много недель пришла открытка. Она не давала о себе знать, потому что была арестована и сидела в тюрьме. Ее только что выпустили, но высылают из страны. Она просто хочет извиниться за свое невежливое молчание. Больше я о ней не слышал.

Той ночью я не сделал тебе больно, милая?

Мы пошли в ресторан под названием «Добрая кухня», который я не так давно обнаружил на улице Севест. Посетителей тьма-тьмущая, жуют, чавкают, и, похоже, все друг друга знают. Перебрасываются от стола к столу замечаниями и шутками. И маленькая собачка, которая, попрошайничая, сновала повсюду и, когда кто-нибудь из посетителей угощал ее особенно лакомым кусочком, становилась на задние лапки, тоже, видимо, была всем знакома. Наверно, жила при ресторане.

Как только мы сели, на столике появилась целая башня керамических мисочек и тарелочек с закусками — колбасы, салаты, рыба, паштеты, яичницы; не дожидаясь заказа, принесли и вино и полную корзинку хлеба. Стены опоясывал яркий красочный фриз, сценки кабаре, напоминающие о минувшей славе Монмартра. «Добрая кухня» не просто место, где можно утолить голод, это ярчайший наглядный образец французских гастрономических удовольствий. После закусок подали горячее — мясо и овощи, затем сыр, пирожные, фрукты. Хозяйка внимательно наблюдала за своими чадами, предающимися чревоугодию, за стойкой властвовал хозяин, обеспечивал напитки, способствующие пищеварению.

Ты с ума сошел! Зачем мы сюда пришли? — напустилась на меня Кармен. Здесь же кричать надо, иначе собственного-то голоса не услышишь. Прикончить меня решил? — добавила она, с отвращением обозрев кулинарное изобилие на столе. Я вообще не хотела есть, да если б и хотела, тут сразу бы аппетит потеряла.

Прикончить?

Ты сейчас говоришь как та дама, что называет себя моей тетушкой. Она тоже обожает меня критиковать. Ты не можешь оставить меня в покое, в смысле позволить мне жить как живется, а? Согласен, пошептаться здесь никак не удастся, а уж тишиной исповедальни вообще не пахнет. И между прочим, хотелось бы подчеркнуть, что, кроме имени, я о тебе знаю не больше, чем ты обо мне. А нужно ли непременно знать друг о друге все? Знание сковывает. Будь гимнасты на сто процентов уверены, что после соскока их подхватят, им было бы незачем устремляться в пустоту. Риск исчез бы. Может статься, в пикирующем полете их на мгновение озаряет некое знание. В остальном же они знают разве что о работоспособности собственного тела. Воздушные гимнасты — странные птицы. По сравнению с ними настоящие птицы — отъявленные реалисты, хотя иной раз производят комическое впечатление. Очень ведь смешно наблюдать, как в сумерках одинокая птица, тяжело взмахивая крыльями и никуда не сворачивая, целеустремленно летит по небу, словно до наступления ночи должна исполнить какой-то важный уговор или доставить депешу, верно? Ты смотришь так хмуро. Я навожу на тебя скуку, Кармен?

Порой я чувствую себя как после операции, которая прошла успешно, однако выздоровление не наступает.

Операция? — насмешничала позднее так называемая тетушка. Пора бы кончать с этим вечным привиранием. Оно тебе просто уже не по возрасту. Что ты не можешь осилить? Утрату жены? Большинство браков распадается, почему же именно твой должен был уцелеть? Одним сексом его не скрепишь. Супругам нужно иметь общее дело, в семье или в бизнесе, все равно. Воздухом да любовью, как известно, сыт не будешь. Чем уж она тебе так сильно навредила, жена-то твоя?

Навредила? — воскликнул я. Сердце у меня вырвала. Оно хотя и бьется, но лишь как вставное, механическое. Мышца бьется, качает кровь, однако я ничего не чувствую. С вырванным сердцем исчезли воспоминания, общности, эмоции. Отсутствие общности — вот что меня мучает. Если бы мы, любящие, были гимнастами, держались за руки после каждого смертельного прыжка. Только так: устремляться друг к другу, сливаться воедино в пустом пространстве. Возможно ли, что однажды мы прыгнули и промахнулись, не сумели схватиться за руки. Когда это случилось? В чем была ошибка?

В застекленной тосканской комнате мы без конца сливались воедино, даже не заключая друг друга в объятия. Я сидел у стола, любимая лежала возле камина. Я чувствовал, как мне передается ее трепет. Непрестанно, неослабно. До чего же крепко любовь держала меня. Я весь внутри ее, внутри целостного, прекрасного, чарующего, умиротворяющего, объят любовью, думал я, не веря сам себе. А потом мне пригрезилось, будто я вскрикнул при виде огромного паука. Перебирая угловатыми лапками, он полз вверх по стене. Приглядевшись, я заметил, что тело у паука человечье: англичанин в каске и гамашах полз вверх по стене на неуклюжих паучьих лапах, и, хотя англичанин мне улыбался, я раздавил его набалдашником трости. И заплакал.

Я люблю журчание воды в сточном желобе, оттого что надеюсь узреть форель? Раздавив человека-паука, я вскрикнул. Но хорошо помню, что потом напустился на любимую, выкрикивая: Пойми меня! Пойми меня!

Я рассказывал вам мой последний сон, мадам? — возобновил я разговор с «тетушкой».

Я стоял рядом с женой, у окна с видом на море и скалы. Мы наблюдали за большим, полным пассажиров автомобилем, который ехал вниз по кручам, под таким углом наклона, что кончиться это могло только бедой. Оцепенев от ужаса, мы следили за этим убийственным спуском, и тяжелая машина действительно кувырком скатилась в море. Мы стояли у окна, невольные свидетели катастрофы. Вот только на дне — вода была прозрачная как стекло — пассажиры целые-невредимые вышли из машины и не спеша зашагали прочь. Тут-то мы и смекнули, что морское дно, насколько хватало глаз, кишит гуляющими бездельниками, люди прохаживались во всех направлениях, сталкивались, здоровались. Если б не под водой, то поистине голландская идиллия, мадам.

Да ну тебя с твоими снами, отозвалась она. Лучше бы занялся чем-нибудь, малыш, вместо снов да нелепой болтовни. Разве тебе нечего делать? Бросай свои химеры и возьмись за дело.

Я промолчал. Ведь не объяснишь ей, что говорил я не от словоохотливости. Мне высказаться необходимо.

Когда через несколько дней Кармен неожиданно зашла ко мне, я был шокирован. Что она задумала? Шпионить решила? Впервые кто-то позвонил в мою дверь.

Была тут неподалеку по делам, вот и подумала, что можно бы заодно взглянуть на шубы, сказала она. Ты ведь не против? Последний раз я была расстроена и потому резка. И ресторан мне правда не понравился.

Я запустил руку в кучу мехов в передней.

Прямо целая коллекция шуб, сказала она. Набросила на плечо меховой жакет. Зеркало у тебя есть?

Я подвел ее к большому зеркалу в золоченой раме над камином. Надел ей на шею лисью горжетку.

Можешь взять ее себе.