то же время трансцендентализм[24] Платона[25] и блуждания в метафизических сферах производили сбой в логическом мышлении и разжигали людское воображение в ущерб терпеливому научному исследованию.

Второй век христианской эры дал миру Галена – врача из Пергама, который знал всё, что можно было познать в его время, и кое-что ещё, познанное им самим и основанное на некомпетентном экспериментировании. Он написал пятьсот крепких трактатов по каждому разделу того знания, которое называется философией. Из них уцелело лишь сто. Его заслуга состояла в том, что он отстаивал важность знания анатомии. С другой стороны, Гален навязал систему терапии, смесь теории и практики – реакционную саму по себе, не развивавшую здравые принципы Гиппократа и Аристотеля – оказавшуюся столь влиятельной в низведении всех отраслей знания до непререкаемого утверждения, что она господствовала над Европой в течение двенадцати столетий, а несогласие с ней считалось кощунством. В то время как Гиппократ настаивал на важности наблюдения, Гален отвергал его теоретическими утверждениями.

Когда арабы проникли в сферу европейской просвещённости, они преисполнились восхищения при виде такой массовой учёности и приняли её не колеблясь.

В результате были сделаны копии трактатов Галена и латинских версий греческих врачей в переводе на арабский язык.

Авиценна[26] и Аверроэс[27] были твёрдыми приверженцами галеновой системы, зачаровавшей их своим обманчивым ореолом всеведения. Их поддержка не только заклеймила объявленный Роджером Бэконом протест, но сплела из определений Клавдия Галена путы, стеснявшие человеческое мышление на протяжении трёх веков после Бэкона. Так как латынь была общепринятым языком обучения, копии на арабском языке переводились на средневековую латынь, и ошибки возрастали и числом, и разнообразием. Даже труды Аристотеля до такой степени обесценились во времена Бэкона, что их концепции стали считать бесполезными. В своём крупнейшем труде „Opus Majus“, написанном для Папы Клемента IV, учёный францисканец писал, что «если бы он мог, он сжёг бы все труды Стагирита, поскольку их изучение есть не только потеря времени, но и причина ошибок и умножения невежества».

Не удивительно, что оккультизм стал дополнительным фактором в усилении доктринёрского невежества. Св. Амброз Миланский говорил: «Свидетельство природы ценнее аргумента доктрины». Однако такое отношение к природе как к советчику наказывалось как колдовство. И тем не менее, на него отваживались.

Вильям Хауитт, квакер и мистик, пишет: «Истинный мистицизм состоит в непосредственной связи человеческого сознания с Богом; ложный мистицизм не приводит ни к какому истинному единению и умиротворению между Богом и человеком». Допустимо ли, чтобы беззащитная душа оставалась во власти греха? Человек, познавший Бога, защищён от искушений. Теофраст стремился познать истинный мистицизм, и для этого достичь единения своего сознания с Божественным Сознанием, чтобы ему было позволено постичь проявление законов природы.

Ко времени отъезда в Базель он уже был практически знаком с хирургическим лечением и помогал отцу при обработке ран. В своей работе „Surgical Books and Writings“ («Хирургические тетради и записки») он повествует, что у него были самые лучшие учителя и что он много читал из написанного знаменитыми авторами и прошлого, и настоящего. Среди них упоминает епископа Эрхарта Лавантальского и его предшественников. [Монастырь] Лаванталь располагался в долине, где у Фуггеров были плавильные печи и лаборатории; там епископ, вероятно, и приобщился к алхимическим опытам с металлами.

Нам почти ничего не известно о жизни Теофраста в Базеле в 1510 году. Высшая школа, или Университет, была во власти схолиастов и педантов того времени. Вскоре он понял, что ему нечего почерпнуть из их бестолковых повторений древних, как вечность, формул, которых он не признавал. Покрытые пылью веков догмы, в плену которых пребывали эти иссохшие умы, «потрудились немало и утвердились в своей известности, и плоды этого лучше всего видны на жизни мирян, невежественных и страдающих, обречённых на слепую и бесконечную борьбу с пороком, что совсем не прибавляет им практических знаний».

К этому времени относится один эпизод. Среди учащихся было в моде принимать латинизированный вариант своего родового имени, а в некоторых случаях его эллинизированную форму. Эрасмус, Фробениус, Меланктон – примеры таких изменений. Этот обычай был широко распространён в Базеле, и Теофраст трансформировал Гогенгейм в Парацельс. Существует предание, что его отец наградил его этим именем, когда он был ещё ребёнком, имея при этом в виду, что уже тогда мальчик был более эрудированным, чем Цельс – врач, живший во времена императора Августа и написавший сочинение о терапевтическом лечении, более прогрессивном в отношении гигиены, чем было принято в то время. Но д-р Зудхофф и д-р Карл Аберле сходятся во мнении, считая, что «Парацельс» является переносом имени Гогенгейм (Хоенхайм), что означает «Высокий Дом», в духовную сферу, и мы ничем не рискуем, признавая их мнение.

С 1510 года он был известен под этим именем, и хотя редко включал его в свою подпись, он присоединял его к более значительным произведениям, в частности – по философии и религии, и его повсюду называли этим именем, будь то ученическая среда, дискуссия или словесная перепалка.

Можно представить себе его нетерпимое отношение к устаревшему и почти бесполезному университетскому преподаванию. Ему нужна была истина, а не тарабарщина, порядок, а не хаос, водительство, а не блуждание. И всё время „Opus Majus“ Роджера Бэкона, потёртый и потрёпанный, был его настольной книгой в Риме и Оксфорде.

Парацельсу была известна рукопись аббата Тритемия, прочитанная им, вероятно, в копии, находившейся в собрании его отца. Она побудила его отправиться в Вюрцбург и постараться стать одним из его учеников. Тритемия называли так по месту рождения в Трайтенхайме близ Трира. Его собственное имя было Иоганн Гейденберг. Ещё молодым монахом-бенедиктинцем он выделялся эрудицией и был назначен аббатом в Шпонгейм, когда ему был лишь двадцать один год. В 1506 году его перевели из Шпонгейма в монастырь Св. Якоба недалеко от Вюрцбурга, где он умер в декабре 1516 года. Он был весьма знаменит, и особенно тем, что занимался оккультными исследованиями, считая, что скрытые явления природы охраняются божественными силами. К нему приходили интересующиеся студенты, и если оказывались подходящими, он брал их в учение и проводил свои беспощадные опыты. Он обладал эрудицией во всех отраслях знаний своего времени; Возрождение также оказало на него влияние; он был любителем искусства и поэзии, а кроме того – историком, врачом, алхимиком с лекарством собственного изготовления – панацеей от всех болезней, рецепт которого цитирует д-р Франц Гартман.

Итак, Парацельс предпринял долгое путешествие до Вюрцбурга, возможно, по тем же дорогам, которые Эразм описывал в письме о своём путешествии из Базеля в