путь к Волчьему замку, но не готовят Боги единого пути никому, ибо каждый волен решать за себя. Так и перед тобой, рыцарь, два пути. Первый путь — назад, откуда пришел ты. Хоть и ведет он к Волчьему замку, но на том пути не скоро сыщешь ты оный и сыщешь ли, не ведаю, но оборотня не избегнешь. Второй путь — вперед, и станет он судьбой твоей, если его изберешь. Уводит он тебя от Волчьего замка, но приведет к нему скорее, чем первый, и узришь ты его в ночь полной луны.

Согбенная темная фигура за столом скорчилась, согнулась еще ниже, и голос ее теперь стал и впрямь старческим, будто ворон каркающий говорила она.

— Но всему своя цена, и на втором пути потеряешь ты друзей, и трижды нарушишь клятвы свои, и Бога своего предашь, и господина, и себя самого, и станешь себе ненавистен. Первый путь — вопросы без ответов, второй — ответы, которых знать не хотел бы. Смерть кружит вокруг тебя, воин, и идут по следу отринувшие облик людской, и встретишь ты оборотня в конце каждого пути, но разными будут те встречи. Выбирай, рыцарь, больше мне нечего поведать тебе.

Мы с Вигхардом переглянулись, и увидел я в его глазах недобрый блеск, но не хотел прибегать к излишней жестокости. Пока не хотел.

Дом гадалки покидали в молчании, Вигхард, уходя, провел лезвием клинка по столешнице, оставив на память Рунвальдье длинную царапину на потемневшем дереве.

У дверей мы постояли, щурясь от солнечного света, глянули друг на друга, на товарищей наших, что невдалеке на мечах неспешно бились, друг другу что-то показывая. Посмотрел я в глаза Вигхарду и качнул головой, а он кивнул еле заметно, опять мысли мои читая, как бывает меж воинами, кои долгие годы бок о бок бьются и все повадки друг друга знают. Нельзя было говорить молодым товарищам нашим о слышанном у Рунвальды, ни к чему им слушать ни о жизнях, что в пасть волчью вложить надо, ни о друзьях, коих терять мне суждено. Достаточно с Гельтвига страшных сказок о вервольфах, пустая болтовня ворожеи дух юного крестоносца не укрепит.

Потому, когда подошли мы к товарищам нашим, отмахнулся я от вопросов о разговоре с гадалкой, сказав только, что новый ворох бабьих сказок услышали мы с Вигхардом. И думалось мне тогда, что мало я грешил против истины.

— Однако ж, поведала она нам, куда идти, — усмехнулся я, устраиваясь в седле. — Дальше вкруг леса, на север.

— Ох, ганза, — вмиг притворно огорчился Вернер, — я-то, видно, тоже гадателем мог заделаться, ибо тот же путь и мне видится предрешенным.

И впрямь, не видел я иного пути, кроме как проехать через все селения, что возле леса стояли, и вызнать все, что возможно о пропадающих людях. Буде на то воля Господа — укажет он воинам своим путь истинный и выведет на источник разорения, если же нет… Вот тогда и придет время для нового разговора и со старостой, что говорит мало и боится невесть кого, и с гадалкой, что говорит много, да лишь запутывает умы и сказки богомерзкие рассказывает. Тогда — спросится с них сугубо, и как знать, может, заговорят они иначе, чем сейчас.

Перед дорогой отправились в дом старосты, чтобы отобедать и переждать снегопад, но снег и не думал утихать, так что после полудня решили трогаться в путь. Валило густо и коням уже нелегко становилось вздымать белую целину, потому шли мы гуськом и часто меняли ведущего. Ветер с полей мел густую поземку и следы наши спешил замести, низко висевшие тучи помогали в том, по мере сил засыпая нас колючими хлопьями. Озирая вершившуюся вкруг нас непогоду, думал я, что даже пройди тут стая волчья незадолго перед нами — и тогда не нашли бы мы ни следа от нее. И взмолился я Всевышнему в душе своей о помощи для нас и о знаке явственном, что облегчил бы нам поиски. И услышал Господь молитвы мои, но впоследствии много сожалел я о том, что вознес их бездумно, не ведая, чего прошу.

В селение въехали, когда уже начало темнеть, и сразу поняли, что не так давно тут стряслась беда. Немало крестьян высыпало на улицу и, невзирая на непогоду, стояли кучками возле домов и что-то обсуждали. Вернер спросил у одних, что стряслось, и нам отвечали, что этой ночью свершен был набег на село, и страшное разорение учинено было; сказать же, кто напал, ни один из крестьян не мог. И не просто не мог, а бледнел в ужасе и замолкал, сильно тем напоминая старосту первой деревни, что при слове «волки» белее снега стал.

Дав коням шпор, поскакали мы на другой конец селения, куда нам указали крестьяне, и нашли возле одного из домов на окраине сборище людей большее, чем другие. Крестьяне, завидев нас, спешно разошлись, остался лишь рослый мужчина, до бровей заросший густой полуседой бородой, да юноша, в чертах которого угадывалось родство с рослым. Мужчина, как заметил я, что-то негромко втолковывал юноше, пока приближались мы. Тот ответил, словно в испуге, но отец лишь глянул сурово из-под кустистых бровей.

— Кто здесь Альвин? — громко спросил я, спешиваясь.

— Я, господин, — отозвался бородач, кланяясь, и добавил, обращаясь к сыну: — Ну, ступай, передай весть.

Юноша поклонился отцу и мне и заспешил прочь.

— Что стряслось у вас? — спросил я старосту, и тот замялся, кланяясь, будто думал, стоит ли говорить. — Ну?

— Ночью, господин, — невнятно начал он, — ночью-то было, не видели мы, кто…

— Толком говори.

— На дом лесоруба Вольвига… Напали неведомые нам лихие… люди, — выдавил староста, кланяясь и пряча глаза. — Не иначе, всех увели, пустой дом-то, герр рыцарь, разорение…

Говорил Альвин странно, будто сквозь сжатые губы, все норовя склонить лицо.

— Сколько людей пропало?

— Сам Вольвиг, жена его да деток двое, мальчик с девочкой, погодки.

— Был кто в доме? Заходили?

— Нет, господин, не осмелились, — это и так было видно по нетронутому снегу, что с ночи засыпал следы перед домом.

— Что ночью было, видели что?

— Шум великий, крик и в… — тянул староста. — Не знаем, господин, не видели мы…

— Что ж, никто не вышел на шум? В помощь соседу своему? Даже с рассветом в дом не зашли!

— Мы простые крестьяне, господин… — мямлил староста, кланяясь еще ниже и отводя глаза. — Мы не воины, мы…

Я отвернулся от лебезящего смерда и посмотрел на подошедших соратников. Глаза у всех горели тем огнем, что в глазах